Комната, в которую они вошли, была спальней. Это была совсем взрослая спальня, нисколько не похожая на спальню двенадцатилетней девочки, с большой деревянной кроватью, большим старинным трюмо вдоль стены, с темной и строгой мебелью. Сейчас в ней царил беспорядок: дверь в ванную была не закрыта, в кресле валялась большая кислородная подушка с обернутым салфеткой краном, у изголовья стоял какой-то непонятный белый металлический штатив с укрепленной наверху стеклянной банкой с делениями на стенке и краном внизу: от банки тянулся резиновый провод, оканчивающийся иголкой. На трюмо и на столике теснились лекарства, на ковре у кровати зачем-то стоял белый эмалированный таз, на дне которого была налита розовая ароматическая вода, почти повсюду валялись носовые платки.
Лерик, на кровати которой лежала груда потрепанных книг, читала, сидя в подушках, посреди всего этого жутковатого для Тутти беспорядка. Когда Тутти и брат вошли, она не подняла глаз от страницы. Белая кружевная кофточка подчеркивала бледность ее осунувшегося лица Глаза казались на нем огромными из-за фиолетовых кругов. Светлые волосы выглядели потускневшими и грязными.
— Ты опять отослала сиделку? — недовольно произнес Гагарин. — Кто тебе разрешал это делать?
— Я не могу все время оставаться с чужим человеком, — ворчливо ответила княжна, не отрывая глаз от книги.
— А то, что тебе нельзя оставаться одной, ты, кажется, не понимаешь, противная девчонка? Дождешься того, что я вызову родителей из Лондона, пусть бросают все дела и разбираются с тобой сами… Стоите Вы после этого, mademoiselle, чтобы Вас навещали подруги?
— Какие подруги? — Лерик с удивлением подняла глаза и побледнела еще сильнее. — Тутти!
— Я отпросилась у madame Термье тебя навестить, — с трудом ворочая непослушным вдруг языком, выговорила Тутти. Еще недавно так терзавшие ее мысли о том, приходить ли первой к Лерику, испарились, будто их не было. Чтобы их не стало, довольно оказалось увидеть этот пугающий беспорядок в комнате, выступившие скулы на лице княжны, заметные даже под кружевом кофты ключицы. Теперь Тутти по-настоящему поняла то, что казалось ей прежде непонятным во всем облике княжны: это было знание физического страдания.
Физическое страдание Тутти доводилось видеть и прежде, но это было другое страдание, причина его всегда была проста и приходила извне — и чаще всего этой причиной был выстрел. Это же страдание таилось
Не зная о мыслях Тутти, Лерик, казалось, не находила в своем состоянии ничего страшного.
— Как ты… себя чувствуешь?
— Хорошо. Только слабость — у меня всегда после приступа слабость. Ты садись, пожалуйста.
— Ладно, не стану вам мешать, юные девы.
— Конечно, не мешай.
— Милая особа моя сестра, не правда ли, mademoiselle Баскакова? «Конечно, не мешай» — в виде признательности за неусыпные мои братские заботы, — с этими словами молодой князь скрылся в дверях. Его непринужденная веселость, сначала шокировавшая Тутти в беспорядке этой комнаты, становилась ей понятна.
— Ты что, сразу все эти книги читаешь?
— Это детские. Я люблю пересматривать свои старые детские книги, когда болею, — улыбнулась Лерик, откладывая книгу, которая была у нее в руках. Серо-зеленая обложка показалась Тутти знакомой.
— Лагерлеф? Тебе нравится?
— Нет. Мне она и в детстве не нравилась — по-моему, так писать о Христе глупо.
— По-моему, тоже, — подхватила обрадованная легко завязывающимся разговором Тутти, — особенно эта история про глиняных птичек. Да и про пальму не умнее.
— Лучше всего тут история про рыцаря, который нес свечу от Гроба Господня. Когда и грабители нападают, а он не может сопротивляться, чтобы свеча не погасла, и все им отдает, помнишь?
— Да, это, конечно, лучшая, — как всегда, Лерик и Тутти, увлеченные разговором, забывали удивляться тому, до чего совпадали их мнения. — Но и она какая-то…
— О, еще бы! Знаешь историю про Годвина, как Эдуард Исповедник обвинил его на обеде в убийстве принца Альфреда? — Лерик рывком села на постели и обхватила руками хрупкие, даже под одеялом, коленки.
— А Годвин поднялся за столом с куском хлеба в руке и сказал: «Пусть я подавлюсь этим хлебом, если я виновен!» — откусил хлеб, подавился и умер!
— Ведь это же было
— А ты знаешь историю о том, как Черный Дуглас вез в золотом ларце сердце Брюса?
— Сердце Брюса? — непонятно отчего, но Лерик посмотрела на Тутти почти с испугом. — Брюса?.. Нет, не знаю, расскажи! Что ты знаешь о Брюсах?