Идти было тяжело, отдыхать приходилось куда чаще, чем прежде, а горы теперь, казалось, нисколько не приближались. Да еще и голоса — сегодня они звучали особенно громко и настойчиво. Истену подумалось, что, не будь этих голосов, идти, даже не смотря на ношу, было бы в разы легче. Вот только, чтобы заглушить голоса, Истену были нужны мир, спокойствие и довольство жизнью — полная противоположность тому, что он сейчас испытывал.
До заката оставалось еще несколько часов, когда Истен рухнул на песок и понял, что больше не сделает ни шагу.
И вечером этого дня и утром следующего Истен опять пытался разбудить Альмара, и опять без толку. Выглядел тот нормально, дышал нормально, но приходить в себя не желал.
Второй день пути с ношей оказался в несколько раз сложнее первого. Жажда стала нестерпимой, солнце будто жгло в разы сильнее, а мальчик, казалось, стал весить как взрослый мужчина. Первые мили Истен с трудом передвигал ноги, а потом словно что-то щелкнуло внутри. Нет, идти легче не стало, но все ощущения потеряли привычную яркость. Словно бы это не Истен шел вперед, а некий оживленный магией голем, не чувствующий, не думающий.
Не думающий, впрочем, было не совсем верно, мысли не исчезли. Под палящими лучами солнца они лишь стали медленными и тягучими, потеряли остроту. Как и каждый день до этого, Истен вспоминал все, что случилось за последнее время — отречение матери, гибель отца, исчезновение старшего брата. Он вспоминал, как сам лишился всего, что принадлежало ему по праву рождения. И вспоминал того, кто был виновен по меньшей мере в половине его бед, — Тонгила.
Вот в памяти всплыл день, когда Истен нашел мертвое тело отца, к поверхности сознания привычно поднялись скорбь и гнев — и словно растаяли под нестерпимо палящим солнцем. Вот он вспомнил день, когда ушла мать, даже не обняв никого из своих детей на прощание, лишь холодно повторила просьбу-приказ ее не разыскивать, и шагнула во Врата, открытые ее учеником. Ощутил прежнюю горечь и обиду — но и их не стало под палящим солнцем. Вот Истен вспомнил путешествие с отрядом наемников, Тибора, который потом оказался его злейшим врагом. Вспомнил все унижения, перенесенные по его вине. Ощутил вспышку привычной ненависти — но солнце сожгло и ее.
Он продолжал идти, порой смутно удивляясь тому, что у него откуда-то берутся на это силы, а солнце продолжало выжигать в нем все старые чувства. Всплывали в памяти, один за другим, люди, которым он прежде завидовал, но и зависть выцветала, оставляя лишь слабое недоумение от осознания, что прежде он тратил столько сил на сожаления о том, чем не мог обладать.
Следом за чувствами поблекли и голоса в его голове. Они еще продолжали шептать про песок и воду, про гибель всего, что живет на суше, но это проходило будто мимо Истена.
А потом в памяти всплыл образ цветущих яблонь, о которых рассказывал Альмар. Розовые облака лепестков. Этот образ таял дольше мрачных воспоминаний, и после него осталось лишь ощущение спокойствия. Истен в очередной раз посмотрел на горы вдали, в очередной раз подумал, что не дойдет, что уже скоро свалится от усталости и жажды и умрет здесь, но привычного отчаяния не ощутил. Лишь покой.
Альмар не очнулся и к утру третьего дня, и Истен вновь понес его в самодельной переноске. Ни жара, ни жажда больше не казались нестерпимыми, хотя Истен чувствовал, как пересохло во рту, как потрескались и покрылись кровяной коркой его губы, как будто насыпало песком в глаза, и насколько тяжелее стало передвигать ноги. Просто это все казалось неважным. Он шел вперед, потому что остановиться и сдаться было неправильно. Он нес ребенка, потому что бросить его умирать одного тоже было неправильно. И он все реже поднимал взгляд на горы на горизонте — какой смысл смотреть на то, чего никогда не достигнешь.
За мгновение до того, как
«Возвращайся в Террун. Останови хаос», — голос Великой Матери возник у него в голове, гулкий и глубокий. — «Иначе твоя вторая родина падет».
«Но мой сын здесь!» — боги, конечно, очень не приветствовали, когда смертные с ними спорили, но судьба Альмара волновала Арона куда больше, чем намечающиеся беспорядки в империи.
«Ты сохранил моего ребенка и помог ему», — сказала богиня. — «Я сохраню твоего и помогу ему. Возвращайся».
А потом волна обрушилась на него, погребла под собой — и ушла, оставив лежащим на земле.