Деревянный хлеб. Части 1-4

Словно в подтверждение сказанного фонарь мигнул и погас. М-да… По законам жанра — страшные истории надо рассказывать в полной темноте. Пока Ахинеев возится с «чудом светотехники» — начнем, помолясь. Креститься не буду. Никто не увидит, но это получится уже полное святотатство. Единственными источниками света — остались экран лежащего на столе «планшета» и его чуть заметный отсвет на потолочных панелях.

— Вы спрашивали о причинах внешне «нелогичного» поведения оказавшихся в окружении ленинградцев и так сказать «гостей столицы»? Мы разобрали психологические заморочки властей города и широких народных масс. Однако, картина не будет полной, если забыть о том, что собой представлял перед войной и в первые месяцы войны сам Ленинград. Не как второй по значению промышленный центр или научная столица Союза ССР, а как место жизни нескольких миллионов обычных людей. Кто-то слышал о советских «списках городов» или «списках снабжения»?

— Вы про «ЗАТО»? — вскинулась Ленка, — Ну, в смысле, про «закрытые административно-территориальные образования»? Они же — «номерные» города, из первой десятки «секретного списка»?

— Не совсем. «ЗАТО» — послевоенное изобретение. Настоящие «анклавы коммунизма» для проверенных до седьмого колена ценных научно-технических специалистов, работающих на «оборонку»… До войны этих населенных пунктов в СССР ещё не было. В «шарагах», где трудились «жертвы сталинских репрессий» и их будущие жители, снабжение было весьма скромным. Я про введенные с начала 1931 года четыре «списка снабжения» городов и промышленных предприятий — «особый», первый, второй и третий. В «особый» и первый списки вошли обе столицы и ведущие индустриальные центры. В частности Москва, Ленинград, Баку, ряд новых городов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Урала. Большинство столиц союзных республик, для сравнения — тогда значились во втором или третьем списках…

— Я слышал, но не вникал, — отозвался всезнайка Ахинеев, — Кажется, там был очень хорошо поставлено снабжение товарами народного потребления. Полные полки в магазинах без очередей. Этакая «витрина социализма», за счет остальной страны. Ну, как в Москве, Ленинграде, Прибалтике и Закавказье при Брежневе… Все туда стремились за дефицитной жратвой, бытовой техникой и шмотками.

— Примерно так. С поправкой на довоенные контрасты. В 30-х годах, население Москвы и Ленинграда — это менее 5 % от населения страны. Но, при этом, на долю обеих столиц — приходилось до 50 % продаваемых мясных и молочных продуктов «высокого передела» (колбас, копченостей, сыров) и более 30 % промышленных товаров народного потребления «высшей ценовой категории» (мебели, импортной и просто качественной одежды, посуды, автомобилей и бытовой техники). Если перевести ситуацию на современные термины, «уровень жизни» в довоенных Москве и Ленинграде превышал «среднесоюзный», как минимум, в 15–20 раз! Это при том, что после завершения острого кризиса начала 30-х годов, люди, в подавляющем большинстве — уже не голодали. В лаптях больше не ходили, «христа ради» кусочек хлеба не просили. Тем не менее… В обществе на весь мир распинающемся о «справедливости и равноправии» — возник физически непреодолимый географически-социальный барьер. Просто потому, что в многократно более высокие, чем в среднем по стране, «столичные» зарплаты подкреплялись «полным обеспечением» их товарами и услугами… Не стану обсуждать «равноправие» и «справедливость» описанного порядка.

— Я читал воспоминания иностранцев, посещавших Ленинград в конце 30-х годов, — для завхоза, любые «околоэкономические» вопросы — предмет пристального интереса, — Особого процветания они там не отмечали. Типичны отзывы в стиле — «промышленные центры снабжаются сносно, к провинции — много претензий, по деревням, местами — сущее средневековье, а в целом — бедненько, но чистенько».

— Всё в мире относительно. Если сравнивать с Европой, то феномен жизни в Москве и Ленинграде 1939–1940 года — примерно соответствует реалиям Вены и Берлина середины 1920-х годов…

— Ясненько, — хмыкнул главный идеолог, — Обстановка, как в романах Ремарка. Наглое столичное благополучие на фоне беспросветной нищеты.

— Мы сейчас о чем говорим?

Пока — речь о дрейфе «бытовой морали» у людей, десятилетиями привычно живущих без каких-то бытовых проблем за толстым стеклом «витрины социализма». Помните рассказ Аркадия Гайдара — «Чук и Гек» (в журнальном варианте — «Телеграмма»)?

Мужчины молча переглянулись, внучка секретного академика — беспокойно заворочалась в кресле. Я её сейчас даже отчасти понимаю… Чуйка на подколы у барышни — ну, просто звериная.