Деревянные пятачки

— Успокойся, Василий вернется. Сегодня же придет. — И пошел со двора. И не оглянулся.

1971

Скелет в лесу

Эту историю мне рассказал попутчик в поезде. Рассказывая, он то и дело повторял: «Мне стало страшно», «с горечью я подумал об этом несчастном охотнике». Говорил он о лесе, какой это был «дремучий» лес, и о себе, что он «горожанин, но любит природу, охотничает», что это его «хобби», и еще другие были слова, и все же он не был рассказчиком. Факты он еще мог передать, но свое состояние, что пережил, перечувствовал, ему было выразить трудно, поэтому он и обошелся набором трафаретных слов, как только дело коснулось самой сути, то есть когда он увидал скелет.

Конечно, ему стало страшно, но это слово еще далеко не выражало того состояния, какое овладело им. И его раздумья — не в тот момент, а позднее — тоже, конечно, не могли ограничиться такими словами, как «с горечью я подумал». Он думал не только об охотнике, но и о себе. Кроме мыслей, которые были довольно поверхностны, им владели чувства — сложные, глубокие, когда он плакал, и звал на помощь, и упал лицом на землю в отчаянии, — эти чувства были, но ни тогда, ни позднее, уже рассказывая мне, он не смог их выразить. Самое большее, что он мог сказать, — «страшно». На самом же деле было то состояние, когда безысходность уже на грани истерики. Вот что с ним было, когда он увидал зимовку под черным крылом столетней ели.

До того он уже два дня плутал по вологодским лесам. Я никогда в этих лесах не бывал. Видал их только однажды с самолета. Летел из Архангельска в Ленинград. Самолет шел на небольшой высоте, и мне хорошо были видны эти северные леса, бескрайние, однообразные, прореженные громадными болотами с блюдцами озер. Помнится, я тогда еще подумал, что вряд ли там бывал человек, — уж слишком много болот отделяло густую чащобу от поселков и деревень. Конечно, зимой на лыжах можно добраться...

Но тогда было лето. Точнее, август. Охотника, как и рыбака, всегда тянет дальше. И он забрался в глушь. У него был туристский компас. В рюкзаке — котелок, сухари, соль, чай, спички. Он не боялся заблудиться, и шел все дальше, дальше, в надежде попасть в такие глухие места, где дичь еще не встречала человека.

Он шел на северо-восток. Если ему попадались болота — а они встречались на его пути — он обходил их и опять упрямо шел на северо-восток. Чтобы вернуться домой, ему надо было только встать спиной к северо-востоку и шагать, шагать на юго-запад, и он вышел бы к железной дороге, а уж там разобрался бы, в какую сторону направиться. Железная дорога была как граница, и в каком бы месте он ни вышел, все равно наткнулся бы на нее. Поэтому он шел уверенно!

В лесу трудно определить расстояние; по тому времени, какое он потратил на путь, можно было предположить, что пройдено уже не меньше десяти километров. Напрямую. И тут как раз начались те места, о каких он мечтал зимними вечерами в городе. Прекрасные места! Глухие. Дикие. То там, то тут со взрывным шумом вылетали тетерки, а то и глухари, и так часто, что он даже перестал удивляться.

И как уж это случилось, черт его знает как, — но он потерял компас. Ему бы следовало привязать его на крепкий шнурок и повесить на шею, — потому что он довольно часто посматривал на него, но ему и в голову не приходило, что он может его обронить. Компас лежал в кармане. Возможно, он опустил его мимо. Такое случается. Если бы он шел по тропе, то смог бы вернуться и найти компас, но шел он напрямик, перелезая через поваленные ветром деревья, обходя заросли, а то и продираясь сквозь них. Где уж тут найти!

Он провел в поисках весь день. Ночью почти не спал. И как только рассвело, снова начал искать. Он даже боялся представить себе, что же теперь с ним будет. Если бы у него с самого начала не было компаса, то он запомнил бы направление по солнцу, но у него был компас, и он так полагался на него, что не заметил, где было солнце, когда он вошел в лес.

Убедившись, что компаса ему не найти, он стал напряженно вспоминать, где же все-таки было солнце, когда он уходил из дому, где оно было, когда он шел по лесу. И вспомнил. Оно было справа, Может, ему так подумалось, что оно было справа. И он встал к нему левым ухом и, уже не обращая внимания на глухарей, которые вылетали чуть ли не из-под самых ног, встревоженно-торопливо зашагал к дому. Ему попадались звериные тропы, он радовался, обнадеживал себя, что это человечьи, но они приводили его к ручьям, к водопою. Тогда, ругаясь, он вламывался опять в чащобу и шел напрямик. Ему, конечно, только казалось, что он шел напрямик... Вот если плывешь в лодке по большой воде, вдали от берегов, не видя их, кажется, что ты не движешься; такое же ощущение появляется, когда идешь по лесу. Ты идешь, но нет никакой уверенности, что ты приближаешься к цели. Тем более нет, если не уверен в точности направления.