Деревянные пятачки

— А куда тебе его девать? Сиди и сиди с удой. Глядишь, и пымаешь. И меня угостишь. Давно уж свеженькой не едала. А ране, когда в семье жила, отец жив был или хоть и муж, куда как ладно было. Переметы ставили, судак попадал... Порыбаль, порыбаль, а то чем же я тебя буду кормить. Молоком да картошкой. Ну яйца. А больше ничего. Мяса не достанешь. Если уж кто резать станет, а так и думать нечего. Да кто теперь по весне резать будет. Правда, другой раз в лавке сыр бывает, а так, чтобы мяса или колбасы, и в помине нет. Консервы рыбные есть, навалом, да я их не обожаю. А себе, если хоцца, купи. У меня жил один командированный, так он покупал. Ничего, ел. Меня другой раз угощал, да я брезгую. В железе лежит, чего хорошего. А он ел.

— А как же ваши местные живут? Что же, и мяса не видят?

— Зачем не видят. Едят вдосталь. У каждого боров, а то и два. Овец держат. Да и курам замена бывает. Это я про чужих, вроде тебя. А своим хватает. Наши сытые. Это раньше, чтоб деньгами обзавестись на обувку или одежку, на базар возили то борова, то бычка али овцу. А теперь у каждого своего заработка хватает. Вон доярки по сто пятьдесят да по сто восемьдесят зарабатывают в месяц. Зачем они будут продавать?

— Мне мясо необязательно. Молоко, овощи, и достаточно.

— Ну, конечно, если не работать, так хватит.. А сын-то по какой части? — как бы между прочим спросила Елизавета.

— Он химик.

— По удобреньям, значит. А у меня дочка в Перми живет. Хоть бы, говорю, внука или внучку заслала мне, а то все одна да одна... Теперь, правда, уж свыклась. А ране дико было. Ну-ко смолоду без мужика. Тридцати еще не было, как овдовела. А была здоровая. Кровь во мне так и играла. Всего час посплю, и опять на весь день как заведенная. Да я и теперь еще крепкая, что руки, что ноги... А баба-то у тебя злая? — внезапно спросила Елизавета.

— Зачем же, мы живем дружно.

— А это одно другому не мешает.

С ночи подул ветер. И все сильнее, порывами и наутро нагнал дождя с мокрым снегом. И под его шелест сиротливо закачались былинки прошлогодних трав. Потом дождь перестал, зато повалил тяжелыми хлопьями снег. Он плотно и старательно, словно ватой, обкладывал сырую землю. В воздухе стало мозгло. Неприютно закружили над пустым полем вороны. И вся деревня, с ее полями, далеким лесом, показалась Вениамину Александровичу в этот час той классической русской деревней, которую он знал по школьным хрестоматиям. А тут еще этот бедный старик со своим: «Милый ты мой!..»

Все утро не выходил он из головы. И где-то уже задорила мысль: а что, если взять да и написать об том несчастном старике повесть. О том, как он просыпается с одной и той же скорбной думой, что никого нет рядом, что дети его забыли, а здоровье плохое. И еще написать о том, как женился, как родился первенец, потом другие; как ушел на войну. И после войны. И как разлетелись дети, забыли. «Вполне может получиться повесть», —подумал Вениамин Александрович, но тут же вспомнил главного редактора издательства. Представил, как тот поморщится, узнав, что за повесть, и скажет: «Зачем это? Мало ли что бывает в жизни?»

Вениамин Александрович в раздумье постучал пальцами о край стола.

«Нет-нет, не надо осложнять себе жизнь. Но... но и так нельзя это дело оставить. Надо что-то предпринять... Напишу-ка я письмо».

И он написал письмо сыну и дочери старика, в котором крепко отругал их за то, что они забыли своего отца. И пригрозил им обратиться по месту их работы, если они не помогут больному.

Написав письмо, Вениамин Александрович направился к «сидельцу» — так прозвали местные старика.

— Милый ты мой! — тут же вскинулся с постели «сиделец» и протянул к нему руки.

В доме густо стоял тяжелый нечистоплотный дух. Вениамин Александрович стремительно прошел к окну, открыл форточку.

— Я на минуту, на одну минуту! Дайте мне адрес вашего сына или дочери. Я им написал письмо.

— Вон у телека конверт, там адрес сына. Там... Возьми, милый ты мой...

Вениамин Александрович взял лежавший на телевизоре конверт, списал обратный адрес.

— Как зовут сына?

— Коля. Николаем... Соломатин он, Соломатин. А по отцу, значит, Евстигнеич...

Вениамин Александрович не дыша выскочил на улицу.

Там по-прежнему было неуютно. Шел дождь. И вдруг захотелось в город. В свой кабинет. К торшеру. К книгам. И с недоумением подумалось: зачем он здесь? Неужели ни о чем другом не нашлось бы написать там, в городе? Зачем было ехать сюда, в эту глушь? Глупость... Глупость. Хватило бы материала и в городе. Можно бы о бытовом обслуживании. Совершенно нетронутая тема. Или о дружинниках... И он уже досадовал, что приехал сюда. Еще больше настроение испортилось, когда побывал в библиотеке.

Там, кроме библиотекарши, никого не было.

— Как тихо у вас, — поздоровавшись, сказал Вениамин Александрович.

— Весна. В это время, да и летом, всегда тихо. Люди на полях.