— Да-да, наверно, от родных, — соглашается Хажак Месрепович. — У меня много родных. Они живут вблизи озера Севан. Это очень красивое озеро. Я там родился. И провел все свое детство. А где ты родилась?
— Я здесь.
— Значит, ты на родине. Ты счастливый человек. Можно, я дотронусь до счастливого человека? — И Хажак Месрепович протягивает к Рае толстую волосатую руку.
Рая смеется, позволяет к себе прикоснуться. И смеется Хажак Месрепович. Его жена в городе с внуками, и почему бы ему не пошутить, не позволить себе маленькую вольность. Рая позволяет ему эту маленькую вольность и своим опытным сердцем уже чувствует, что так просто эта маленькая вольность не кончится. Видимо, это же чувствует и Хажак Месрепович и, совершенно не догадываясь, что повторяет приемы полковника в отставке, приглашает Раю войти в его дом, посмотреть, как он живет. Ну, а дома он хочет ее угостить удивительным вином. Хванчкара. Да, его не забывают родные, присылают не только письма, но и вино. Хорошо, когда есть родные. Без родных, как и без друзей, жить нельзя.
— Вкусно? — спрашивает Хажак Месрепович, ласково глядя на Раю своими добрыми сливами.
Рая не отвечает, только жмурит глаза и часто-часто кивает головой.
— Это очень хорошее вино. У меня есть еще и другое. —И Хажак Месрепович наполняет фужер другим вином, чуть зеленоватым, от которого на сердце становится тепло, и хочется сидеть, и чтобы рядом был славный дядька и обнимал ее.
И Хажак Месрепович обнимает ее.
А потом провожает до калитки и просит приходить еще и еще. И Рая жмурит глаза и часто-часто кивает ему в знак согласия и, чувствуя в себе необыкновенную легкость, не идет, а летит. Ах, какой славный дядечка! Он, правда, не молод, но с ним спокойнее. Что молодые? Пьют, сквернословят, дерутся, а зачем это ей? А со стареньким спокойнее, да и не такой уж старенький Хажак Месрепович... Совсем даже не старенький... Совсем не старенький!
Дом его стоит в стороне от дороги, в деревьях, и ничего не видно — кто вошел, кто вышел.
Хажак Месрепович оказался человеком очень порядочным и добрым. Даже щедрым. И вежливым, что Рая особенно ценила в мужчине. Чтобы уважал. Не хамил чтобы! Он подарил ей духи. Подарил кошелек с разными отделениями и вложил в каждое отделение деньги. «Чтобы всегда водились», — сказал он. Подарил мохеровую кофту. Японскую. Рая чуть не задохнулась от восторга.
— Ты только будь со мной ласковой, и я тебе сделаю еще много приятных подарков, — говорил он ей. — Человек стареет лицом, но сердце у него всегда молодое. Нет старого сердца, бывает только больное. Но у меня здоровое. Ты хорошая женщина, Рая. И я уже не так скучаю по своей родине.
Рая думала, с приездом жены изменится к ней Хажак Месрепович, но нет, не в пример полковнику в отставке, он не стал сторониться, только их свидания стали проходить у Раи.
— Конечно, тебе тесно в такой маленькой комнате. Как бы мне хотелось тебе помочь, но тут я бессилен, — оглядывая и на самом деле тесное ее жилье, говорил Хажак Месрепович.
— Ничего, я привыкла и не замечаю, — благодушно ответила Рая. — Зато зимой тепло...
— Хороший, очень хороший у тебя характер. С такой бы жить и жить, — ласково глядя на Раю, обнимал ее Хажак Месрепович.
Когда она сказала ему, что в положении от него, то и тут Хажак Месрепович оказался на высоте порядочности. Больше того — обрадовался.
— Давно уж не думал, что могу стать отцом. Но стал! Значит, не заржавел кинжал в старых ножнах. Ха-ха! Так, Рая, да? — И тут у него впервые пробился в речи акцент. Что-то гортанное, как клекот орла, прокатилось в его горле. И он весь молодо встрепенулся и чертом поглядел на Раю.
И она засмеялась, радуясь тому, что смогла подвеселить старость хорошему человеку. На мгновение мелькнула мысль: а как она будет подымать, растить четвертого ребенка? — но тут же беспечно и отмахнулась, решив: «А, где троим, там и четвертому ложка супу найдется!» И к осени появилась на свет девочка.
Хажак Месрепович ликовал. Он принес Рае пакет всяких распашонок, конвертов, одеялец, чепчиков и прочих необходимых вещей для новорожденной. И удивленно-радостно смотрел на маленькое сморщенное личико и гортанно хохотал, когда ребенок пристально глядел на него похожими на маленькие созревшие сливы глазами.