Деревянная книга

Только чуть поодаль на траве газона лежали четыре бродячих пса. Они лежали совершенно неподвижно, будто сраженные внезапным сном. Однако глаза их были открыты, и в черных глубинах зрачков мерцали отблески ресторанных огней и цветных фонариков с набережной. Это говорило о том, что животных сморил отнюдь не сон, а погрузила в состояние прострации музыка, обладающая какой-то поистине гипнотической силой. Музыка, похожая на жалобную песнь матери у колыбели младенца; на распускание цветка, который скоро сорвут; на победное парение птицы под дулами метких охотников; на прощальный гудок поезда перед расставаньем влюбленных; на неизбывную ностальгию и вечную тоску по далекой Родине…

В переводе на собачьи чувства эта музыка обозначала, конечно, иное, может быть, расставанье с хозяином, который был у каждой из них; тоску по дому, где с ними когда-то играли дети; или нечто такое, о чем мы никогда не узнаем. Только животные лежали, околдованные силой музыки, и глаза их, в отличие от людских, влажно блестели в сумерках надвигающейся южной ночи.

Вернувшись, Чумаков достал из чемодана блокнот с набросками, сделанными в госпитале. Перечитав, даже пожалел, что странные видения больше не повторяются, они были такими необычными. Перевернув страницу, поставил число. Он решил записывать свои нынешние наиболее яркие наблюдения за день. Зачем? Да просто так, из интереса. Вот хотя бы эту сценку со скрипачом и собаками. «Писателем хочешь стать? – съязвил внутренний голос. – Иди лучше в преподаватели французского, спокойнее будет». – «Так ведь диплома нет, – возразил ему Чумаков, – не примут. Хотя я мог бы учить языку самих преподавателей…»

Все же после того как эпизод или характерная сценка переходили на бумагу, становилось немного легче, будто выполнил часть какой-то нужной работы.

Как-то экскурсионный автобус высадил их на окраине города, где высилась наиболее сохранившаяся часть генуэзской крепости. А дальше шли небольшие горы, с которых открывался замечательный вид на весь город и морской залив. Многие пожелали подняться на ближайшую вершину и стали карабкаться по извилистым тропам. Чумакову это восхождение было пока не по силам. Вместе с ним внизу остались несколько человек.

Спутники, перебрасываясь шутками, начали распаковывать сумку с продуктами, искать нож и стаканы. Но Чумакову не хотелось быть среди шумной суеты импровизированного пикника, и он, предупредив соседа, пошел прогуляться по берегу.

Прихрамывая, спустился к линии прибоя. Волны, накатываясь, слизывали с песка следы и уползали обратно, оставляя на суше обсосанные леденцы гальки. Отойдя подальше, Вячеслав снял футболку, туфли, носки, подкатил брюки и ступил в воду, с удовольствием пройдясь по мелководью. Приятная прохлада напомнила ему хождение босиком по снегу. После той отчаянной прогулки в метель, острые языки стали называть его «наш Иванов». А он с удивлением отметил, что почувствовал себя лучше. Не сгибавшаяся до того нога впервые подчинилась приказу мышц и чуть дрогнула. Эта деталь вдруг извлекла из памяти рассказ, слышанный Вячеславом когда-то давно в детстве. Все-таки удивительная штука: наша память! Даже не мог себе представить, что в этом «чулане» до сих пор хранятся такие старые и, казалось бы, ненужные «вещи», как разговор отца с новым соседом, происходивший лет, наверное, тридцать тому назад. И вот он возник свежо и четко, не утратив ни малейших подробностей.

Отец с соседом стояли на огороде по разные стороны забора, курили и разговаривали, что уже весна, через недельку земля подсохнет, и можно будет копать.