Деревянная книга

Когда система становится закрытой, наступает время ее застоя. И любая яркая неординарная личность воспринимается враждебно. Система защищается и стремится избавиться от вставшего на ее пути.

Вячеслав Чумаков

Лето 1990 г., Подмосковье

Воскресный день выдался жарким, и пригородные электрички были переполнены: москвичи спешили покинуть столицу, покопаться на своих дачных участках либо просто провести выходной на природе.

На одной из подмосковных станций из вагона вместе с разношерстной толпой пассажиров вышел гладковыбритый худощавый мужчина лет тридцати пяти в светлом летнем костюме. Он ничем не выделялся среди остальных, даже национальность его по внешнему виду определить было трудно: серые глаза и русые волосы говорили о принадлежности к славянскому или вообще северному типу, а нос с горбинкой сближал с кавказскими народностями.

Эти качества – ничем не выделяться и быть своим для окружающих – особенно ценятся в двух совершенно противоположных друг другу социальных категориях: среди жуликов-профессионалов и в разведке.

Немного задержавшись на перроне, мужчина огляделся, стараясь найти в зданиях разросшегося поселка полузабытые черты их прежнего облика.

Пройдя через редкий парк, вдруг увидел знакомое сооружение кинотеатра, совсем небольшое по современным меркам. А тогда оно казалось огромным: все такое стеклянно-бетонное, пахнущее свежей краской. Ну да, кажется, в девятом учились, когда его открыли… Удивительно, но вспомнилось даже название первого фильма, который ходили смотреть всем классом.

Воспоминания легко всплывали из глубин памяти, наполняя сердце чуть тревожным теплом.

Однако все это происходило внутри и незаметно. А внешне ничем не примечательный мужчина просто шел, перебросив через плечо пиджак.

За очередным поворотом открылась улица из частных домов. Еще несколько десятков метров – и вот он, кирпичный дом с большими окнами. Шаг невольно замедлился: дом тот – и не тот, время другое, даже воздух теперь иной. Изменился я, изменился он, в какую сторону и насколько, кто знает…

В минутном колебании остановился у калитки. Среди зелени в глубине двора виднелась чья-то фигура, которая время от времени наклонялась, словно совершая какие-то ритуальные движения.

Волчьего окраса пес, заметив чужака, метнулся из будки и, встав лапами на перекладину ворот, залился лаем.

Фигура распрямилась, держа в руках миску с клубникой. Черные курчавые волосы и борода, уже чуть тронутая проседью, карие внимательные глаза.

– Бог в помощь, Андрюша! – окликнул пришедший.

Оставив миску под навесом, хозяин приблизился к калитке, и почти сразу глаза его вспыхнули радостным изумлением:

– Славка! Чумаков! Неужто, ты?

Они обнялись, потом отстранились, разглядывая друг друга.

– Ты почти не изменился, такой же изящный, наверное, в выпускной костюм еще влезаешь? – пошутил Андрей.

– Зато ты вон какой солидный. У вас что же, сан обязывает иметь представительный вид? – окидывая мощную фигуру священника в черном подряснике, отвечал Вячеслав.

– Нас Господь Духом своим питает, оттого и тело здраво. Ну, давай, проходи, коль пожаловал! – довольно гудел своим тренированным басом отец Андрей, напирая на «о». Прикрикнув на собаку, повел гостя в дом.

Вошли в комнату, и Чумаков опять ощутил волнение: многие предметы находились на своих местах, воскрешая воспоминания из далекого детства-юности. Эти книжные полки они когда-то делали вместе, обжигали паяльной лампой «под старину», покрывали лаком. Чумаков осторожно провел рукой по дереву: сколько оно впитало их молодой энергии, споров о жизни и будущем. На стенах несколько картин, в основном иконопись.

– Твои? – кивнул Вячеслав, когда Андрей появился из кухни, собирая на стол.

– Мои, только давнишние.

– А теперь что же, не пишешь? Помнится, у тебя в десятом классе даже выставка персональная была…

– Почти не пишу, нет времени.

Они обменивались короткими фразами, когда Андрей появлялся то с глиняной миской, наполненной домашними солениями, то с горкой аккуратно нарезанного хлеба, то с рюмками и тарелками.

Чумаков продолжал осматривать комнату. Задержал взгляд на книгах: Спиноза, Геродот, Гегель, Конфуций. Рядом с философами древности книги по теологии, философии, истории религий, богословию: Флоренский, Бердяев, Соловьев, Фома Аквинский, Риг-Веда и жизнеописания Отцов церкви, дореволюционное издание серии «Жизнь замечательных людей» и Библия – огромная масса человеческих знаний, которой в свое время «питался» ненасытный мозг его друга.

– А что у тебя на полке сейчас стоит? – перехватив взор, спросил Андрей.

Вячеслав понял смысл вопроса.

– Словари стоят, справочники, пособия по языкам, анатомии, психологии, биоэнергетике, рукопашному бою, восточным и западным единоборствам, индийской йоге. А еще Толстой, Куприн, Чехов, Стефан Цвейг и Карел Чапек, сборники приключений, книги о разведчиках…