Der Tod und das Mädchen (Смерть и девушка)

переводе "Короля Лира". Основная часть коротенькой, безмерной, гениальной, жизнелюбивой 2-й сцены пятого акта переложена следующим патетическим

образом:

Эдгар:

Бежим, старик! Дай руку мне. Бежим!

Король разбит. Его и дочь схватили.

Они в плену. Скорей дай руку мне!

21

Глостер:

Зачем бежать? Сгнию на этом месте.

Эдгар:

Опять дурные мысли? Человек

Не властен в часе своего ухода

И в сроке своего прихода в мир,

Но надо лишь всегда быть наготове.

Идем.

Глостер:

Идем. Ты совершенно прав.

Уходят.

Ну? Где тут Ripeness is all? Или хоть просто "зрелость"?

А вот старинная альтернатива – перевод немногословного А. Дружинина:

Эдгар:

Беги, старик! Дай руку! Прочь отсюда!

Разбит король, и он, и дочь в плену!

Дай руку! Что ж?

Глостер:

И здесь могу я сгнить.

Зачем пойду я прочь?

Эдгар:

Как? Ты опять

Поддался мыслям вредным? Мы должны

Теперь сносить: на то мы в свет родимся.

Всесильно время. Ну, пойдем!

Глостер:

Ты прав!

Уходят.

Есть предложения?

У Шекспира все иначе.

22

Edgar:

Away, old man; give me your hand; away!

King Lear hath lost, he and his daughter ta'en:

Give me your hand; come on.

Gloucester:

No further, sir; a man may rot even here.

Edgar:

What, in il thoughts again? Men must endure

Their going hence, even as their coming hither;

Ripeness is all: come on.

Gloucester:

And that's true too.

(Exeunt)

У Щепкиной-Куперник, чей хрестоматийный и уважительный перевод делает

оригинал хотя бы узнаваемым, дело обстоит несколько лучше:

Эдгар:

Бежим, старик! Дай руку мне скорее!

Король разбит; и он и дочь в плену.

Дай руку мне, бежим!

Глостер:

К чему бежать? И здесь могу я сгнить.

Эдгар:

Опять дурные мысли! Но должны мы

Смерть принимать в свой час, как и рожденье.

На все – свой срок. Ну что ж, идем!

Глостер:

Ты прав.

Уходят

Тут хотя бы присутствует столетиями волновавший Европу бессмертный

таинственный пассаж, иносказательно призывающий терпеливо принимать как

смерть, так и нечто иное, противоположное, – быть может, хотя не обязательно, –

23

рождение. И тем не менее – где зрелость? Тем более, как высшая мера, мера

всего? Зрелость, которая возникает на прочих языках как нечто само собой

разумеющееся. Например, оба известных мне ивритских перевода "Короля Лира"

(Дори Парнаса и Аарона Комема) говорят о תולשב – зрелости (буквально,

"спелости", "доваренности") в самом прозрачном смысле слова. "На все – свой

срок?" Неужели?

Впрочем, у меня есть еще пара вопросов к Щепкиной-Куперник. Например,

почему у нее и away, и come on, и no further переводятся одинаково – "бежим"/"к

чему бежать"? Почему второе come on вдруг становится "идем"? Ну не по

техническим же причинам – они в качестве извинения не принимаются. Ведь

таким образом уничтожается беспримерное шекспировское языковое богатство. И

еще. Слов "жизнь" и "смерть" в оригинале нет. Они, вернее, их достаточно

туманные образы, как я уже упомянул, вводятся Шекспиром иносказательно. На

каком основании, наконец, по какой причине это иносказание улетучилось?

Почему мы получили даже в лучшем из существующих переводов

адаптированного, упрощенного Шекспира?

Эти бедственные пропажи – следствие сознательного отказа от

натурального, живого Шекспира (в отличие от других западных классиков),

молчаливо осуществленного традицией русского литературного перевода.

Шекспир звучит по-русски примерно как Шиллер – гладко, ровно, прозрачно и

романтично. Вследствие этого русский "Отелло" обкорнан, "Гамлет" лишен

загадочности и глубины, а "Король Лир" подвергнут свирепой цензуре,

деформировавшей его поэтику. Приведу один-единственный (в дополнение к

нашему) пример. Он будет совсем коротким. Признаюсь, я заготовил гораздо

более длинную цитату, но потом выкинул три четверти, – чтобы не растягивать

отступление. Сыграет в другой раз.

Перед нами завершение знаменитой ссоры между супругами – Гонерильей и

герцогом Альбанским – из четвертого акта "Короля Лира" (сцена 2). Вот как

переводит ее Пастернак:

Герцог Альб.: Зачем так открывать

Свой лик звериный под обличьем женским?

Укрой лицо! Дай волю я рукам,

Я б разорвал тебя с костьми и с мясом.

Пусть ты чертовка, все ж тебя хранит

24

Вид женщины.

Гонерилья:

Как мужественно это!

У Щепкиной-Куперник, как всегда, лучше – но так бледно:

Альбани:

Ты, оборотень, чудище, стыдись!

Не искажай лица! Дай волю я

Моим рукам повиноваться чувству –

Они б тебя на части разорвали

С костьми и с мясом! Но, хоть ты и дьявол,

Вид женщины тебе защитой служит.

Гонерилья:

Ты вспомнил наконец, что ты мужчина!

А вот оригинал:

Alb.

Thou changed and self-cover'd thing, for shame!

Bemonster not thy feature! Were't my fitness

To let these hands obey my blood,

They are apt enough to dislocate and tear

Thy flesh and bones. Howe'er thou art a fiend,

A woman's shape doth shield thee.

Gon.

Marry, your manhood! mew!

Ума не приложу, откуда (с точностью до наоборот) Пастернак взял две

первые строки – и "зачем так открывать", и "женское обличье"! Странно выглядит

и "чертовка" – довольно симпатичное именование, никак не подходящее к