Дэнс, дэнс, дэнс

– А вокруг вас и в самом деле умирает много народу, – задумчиво сказал он. – Если долго живешь такой жизнью, остаешься совсем без друзей. Все начинают тебя ненавидеть. Когда все тебя ненавидят, глаза становятся мутными, а кожа дряхлеет... – Он глубоко вздохнул. – В общем, это самоубийство. С первого взгляда ясно. И свидетели есть. Но все-таки – какое расточительство, а? Я понимаю, что кинозвезда. Но зачем же “мазерати” в море выкидывать? Какого-нибудь “сивика” или “короллы” было бы вполне достаточно...

– Так всё же застраховано, какие проблемы, – сказал я.

– Да нет. В случае самоубийства страховка не работает, – покачал головой Гимназист. – Тут уже сколько ни бейся – его фирма, официальный владелец машины, не получит ни иены. В общем, глупость и пижонство... А я вон своему балбесу все никак велосипед не куплю. У меня трое. И так сплошное разорение. А тут еще каждый хочет отдельный велосипед...

Я молчал.

– Ну ладно, – махнул он рукой. – Можете идти. Насчет друга – примите мои соболезнования. Спасибо, что сами зашли, рассказали...

Он проводил меня до выхода.

– А дело об убийстве бедняжки Мэй до сих пор не закрыто, – добавил он на прощанье. – Но мы продолжаем расследование, не беспокойтесь. Закроем когда-нибудь.

Очень долго меня не отпускало странное ощущение, будто я виновен в смерти Готанды. Как ни пробовал справиться с этим давящим чувством – не проходило. Я прокручивал в голове нашей последней беседы в “Шейкиз” – фразу за фразой. И придумывал новые – взамен тех, что сказал тогда. Мне казалось, поговори я с ним по-другому, как-то удачнее, бережнее – и он остался бы жив. И мы прямо сейчас могли бы валяться вдвоем на песочке в Мауи и потягивать пиво.

Хотя, чего уж там – скорее всего, ни черта у меня бы не вышло. Наверняка Готанда давно уже это задумал и просто дожидался удобного случая. Сколько раз, наверное, рисовал в воображении, как его “мазерати” идет на дно. Как в оконные щели просачивается вода. Как становится нечем дышать. А он все ждет, держа пальцы на ручке двери – оставаясь в этой реальности и доигрывая свое саморазрушение. Но, конечно, так не могло продолжаться вечно. Когда-нибудь он должен был распахнуть дверь. Это был его единственный выход, и он это знал. Он просто ждал подходящего случая– вот и всё...

Со смертью Мэй во мне умерли старые сны. С гибелью Дика Норта я потерял надежду – сам не знаю, на что. Самоубийство Готанды принесло мне отчаяние – глухое и тяжелое, как свинцовый гроб с запаянной крышкой. В смерти Готанды не было избавления. За всю свою жизнь он так и не смог присобиться к пружинам, заводившим его изнутри. Его энергия, оставшись неуправляемой, долго толкала его к краю пропасти. К самой границе человеческого сознания. Пока наконец не утащила совсем – в другой мир, где всегда темно.

Его смерть долго обсасывали еженедельники, телепрограммы и спортивные газеты. Со смаком, точно могильные черви, пережевывали очередное трупное мясо. При одном взгляде на заголовки тянуло блевать. Не глядя и не слушая, я легко мог представить, что болтали-писали все эти щелкоперы. Очень хотелось собрать их вместе и придушить одного за другим.

– А может, лучше сразу бейсбольной битой по черепу? – предлагает Готанда. – Всё-таки душить – долго.

– Ну уж нет, – качаю я головой. – Мгновенная смерть для них – слишком большая роскошь. Лучше я их задушу. Медленно...

Я ложусь в постель и закрываю глаза.

– Ку-ку! – зовет меня Мэй откуда-то из темноты.

Я лежу в постели и ненавижу мир. Искренне, яростно, фундаментально ненавижу весь мир. Мир полон грязных, нелепых смертей, от которых неприятно во рту. Я бессилен в нем что-либо изменить, и все больше заляпываюсь его грязью. Люди входят ко мне через вход – и уходят через выход. Из тех, кто уходит, не возвращается никто. Я смотрю на свои ладони. К моим пальцам тоже прилип запах смерти.

– Как ни старайся – не отмыть никогда, – говорит мне Готанда.

Эй, Человек-Овца. И это – твой способ подключать всё и вся? Бесконечной цепочкой чужих смертей ты хочешь соединять меня с миром? Что ещё я должен для этого потерять? Ты сказал – возможно, я уже никогда не буду счастлив. Что ж – пускай, как угодно. Но так-то зачем?!

Я вспоминаю свою детскую книжку по физике. “Что случилось бы с миром, если бы не было трения?” – называлась одна из глав. “Если бы не было трения, – объяснялось в главе, – центробежной силой унесло бы в космос всё, что находится на Земле”.

Как раз то, что я чувствую к этому миру.

– Ку-ку, – зовет меня Мэй.

41.

Через три дня после того, как Готанда утопил в море свой “мазерати”, я позвонил Юки. Если честно, я не хотел ни с кем разговаривать. Но с Юки не поговорить было нельзя. Она одна, у нее мало сил. Она ребенок. Ее больше некому прикрывать, кроме меня. Но самое главное – она жива. И я должен делать всё, чтоб она оставалась живой и дальше. По крайней мере, я так чувствовал.