Демоны Боддеккера

— На вечеринке у Фермана, — ответил я, — Чарли Анджелес носил значок «Чистая тарелка». Интересно, уж не был ли он одним из основных жертвователей? Сколько людей останется голодными потому, что Дьяволы убили того, кто оказывал этим самым голодающим финансовую помощь?

— Знаешь ли, надо ставить интересы многих превыше интересов меньшинства…

— Но если продолжать убивать это меньшинство, то не останется никого, кто бы накормил многих. — Я несколько секунд пристально смотрел на Левина и почти видел, как в голове у него судорожно вращаются колесики. — Ладно, забудем. Я мог бы простоять тут целый день, обсуждая вопросы морали, но что-то сейчас не в настроении. Я сам обо всем позабочусь.

Когда я пошел к двери, Хонникер из Расчетного отдела сказала:

— Боддеккер, ради всего святого! Только не делай никаких глупостей.

— Именно этим, — ответил я, — я и собираюсь заняться. Из госпиталя я доехал на рикше к Флэтайрон-билдинг и вызвал мини-цеппелин, чтобы добраться до квартиры Фермана. Я толком не знал, что собираюсь делать; ничего, что-нибудь да придумаю. Конечно, заманчивее всего казалось просто убить Фермана, но разумом я понимал: это непрактично. Придется обращаться в суд и оправдываться за содеянное, а еще вопрос — смогу ли я, когда настанет срок, рассчитывать на семейство Анджелесов. Да и вдова Ле Роя, приняв от нас взятку размером двадцать пять миллиардов, едва ли захочет прийти мне на помощь.

В цеппелине я кое-как умудрялся держать себя в руках, но, едва выйдя оттуда и начав спускаться на лифте, принялся трястись от ярости. Добравшись до двери, я заколотил в нее кулаками, точно хотел выбить, и стучал до тех пор, пока горничная Козетта не отворила.

— Моя фамилия Боддеккер, — сказал я роботетке. — Я пришел поговорить с мистером Ферманом насчет завтрашнего участия в акции «Чистая Тарелка».

— Прошшштите, — прошипела она. — В наштоящий момент Верману шлегка нетушится…

— То есть страдает от похмелья.

— …и он не рашполошен никого принимать.

— Тебе придется меня впустить, — сказал я. — Я имею на это право, и ты об этом знаешь.

— Я только слушу миштеру Верману.

— Впусти меня, Козетта, — пригрозил я, — не то я включу программу ликвидации, после чего ты уже не сможешь «опушить» вообще никому. Тебя разберут на кусочки, а из того, что осталось, наделают тостеров. Усекла?

Она открыла дверь нараспашку.

— Он в шпальне.

Я вошел в квартиру, где царил сплошной хаос. Гостиная превратилась в помойку, повсюду валялись пустые бутылки, битые бокалы, обрывки ковра, обломки мебели и разрозненные предметы одежды. У входа в кухню стояло мусорное ведро, битком набитое всякой дрянью.

— Похоже, вечеринка окончилась довольно бурно, — заметил я роботетке.

— Томохосяин бутет ошшень нетофолен. А убирать-то фее мне, — отозвалась она.

— Ферман провел здесь всю ночь после праздника? Ее лицо задергалось.

— Томохосяин бутет ошшень нетофолен. А убирать-то фее мне.

Я узнал все, что хотел. Роботетка была перегружена работой. А мой вопрос вступил в противоречие с приказами Фермана. В результате ее замкнуло на фразе, которую она сказала мне вчера вечером. Больше не обращая на нее внимания, я начал пробираться сквозь кавардак в ту сторону, где, по моим расчетам, находилась берлога Фермана. Но я ошибся. Там оказалась гостевая спальня, где он устроил склад всякой дряни. В углу — запасные батареи для роботетки, повсюду забитые до отказа ящики. Этой спальне тоже изрядно досталось во время вечеринки. Что ж, по крайней мере у нас не будет никаких свидетелей, кроме перемкнутой роботетки.

Средняя дверь вела в ванную комнату, и, исходя из состояния всей остальной квартиры, я решил туда не заглядывать. Поэтому открыл дверь слева.

Внутри царила тьма, лишь в окно начали проникать первые лучи восходящего солнца. Света все же хватило, чтобы увидеть: спальне досталось не меньше, чем другим комнатам в квартире. В лицо ударила затхлая, соленая вонь, к горлу сразу же подкатила тошнота. Повсюду валялась разбросанная одежда и прочий хлам, в центре комнаты, прямо на полу, лежал матрас — без подставки, без пружин, даже без рамы. Посередине этой «кровати» возвышалась неопрятная груда скомканных полотенец, простыней и одежды. При моем появлении груда слегка зашевелилась и заговорила голосом Фермана:

— Это ты, Глори? Поди сюда, давай-ка еще разок…

— Кажется, Глори ушла, — сказал я, силясь дышать в этой ужасной вонище.

Ферман выругался.

— Ну да, верно. Ей же с утра в школу. — Груда снова пошевелилась, и из нее вынырнула голова Фермана — с противоположной стороны, чем я ожидал. Он поглядел на меня. Лицо его просветлело настолько, насколько вообще могло просветлеть сквозь похмельную дурноту. — Эй, Боддеккер. Приятель, ты слишком рано ушел вчера. По крайней мере, как мне кажется. — Он ухмыльнулся. — Гребаная вечеринка удалась на славу! А Глори, старина!.. Потрясающая штучка! Вот и говори про танцы в гребаном Каире.

— Так значит, Глори — твое алиби, да? — спросил я. Под покрывалами что-то задергалось и исчезло, и я осознал, что гнусный запах исходил от голых ног Фермана. Я с трудом сглотнул.