Демидов кедр

Может, к Элико Гуринадзе сходить? А что? Посидеть, поболтать. Глядишь, еще кто-то появится. Одному от скуки с ума сойти можно… Но нет, нельзя уходить, Васька нагрянет, потеряет его. Лучше потом, вместе с ним.

Леонид потянулся к недочитанной книге. В это время за дверью послышались чьи-то неуверенные, шаркающие шаги.

Вошел крепильщик Ахмедшин, один из тех, что когда-то всю смену проспали в компрессорной, прислонился к косяку, с трудом удерживаясь на нетвердых ногах.

— Здоров!

— Здорово.

— Сидишь?

— Сижу.

— Пошли!

— Куда?

— К нам — куда. П-послали за тобой… мужики.

— Не могу. Товарища жду.

— Какого товарища?

— Василия Земина.

— Хо! Так Земин за тобой и послал. Он с нами сидит.

— Как — с вами сидит?

— Как-как! Очень просто. На заднице. Перебредал через Быструху, мы его увидели, позвали. Он и остался.

— Не может быть…

Леонид отвернулся к окну, прислонился к стеклу приплюснутым носом, задышал тяжело. От дыхания на стекле разрасталось грушей матовое пятно с бисерными пятнами влаги. А во рту стало горько и сухо. Ух, садануть от злости кулачищем по раме, что ли? Ну Вася, ну Вася! Только он так умеет. Его тут, понимаете, ждут не дождутся, как путного, никуда не идут, а он, оказывается, рядышком, попивает винцо, веселится. Ну можно ли так? Неужели трудно было забежать домой хоть на минутку одну?

— Я стою, — напомнил о себе Ахмедшин и утробно икнул. — Пойдешь али нет?

Леонид обернулся. Постоял минуту, раздумывая; стал собираться.

Шел он на берег Быструхи с одним желанием: поругаться с Василием, высказать все — однако не вышло.

Васька сидел под кустом талины в обнимку с украинцем Бацуйло, с тем, что при первой их встрече в бараке рубил мерзлый хлеб топором, и залихватски, с присвистом, подтягивал:

Га-а-а-лю, Га-а-а-лю,
Галю молода-а-а-й-я,
И-э-хх!
Краше тебе будэ,
Чем у родной ма-а-а-мы!

Леониду он только кивнул, подмигнув: дескать, привет, рад, что пришел, устраивайся, здесь все свои.

Вокруг расстеленной на земле военной плащ-палатки, заваленной огрызками колбасы, сыра, полупустыми банками, пакетами и стаканами, расположилось с полдюжины человек: Федотов, Макаров, Загайнов, двое из бригады крепильщиков, какой-то вовсе незнакомый мужик. Кто ковырял вилкой еду, кто потихоньку подпевал Ваське с Бацуйло; завхоз Загайнов, подогнув под себя ноги на восточный манер, размахивал руками перед соседом, рассказывая:

— Иду, слышишь, по стежке-дорожке — галька лежит. Пнул ее сапогом и, представляешь, пальцы отшиб. Поднял — тяжелая, как свинец. О, чертовщина! Взял с собой, отнес на прииск, в лабораторию. И что бы ты думал? Чистое золото! Самородок, только сверху покрытый породой! А?

На Леонида не обратили внимания, вроде он век со всеми гулял, только Сидор Петрович Федотов спросил, отодвигаясь и освобождая место между крепильщиком Неделькиным и собой:

— Где ты утром был?

— Дома.

— Да не было тебя дома.

— А! Тогда, наверно, у Виноградовой был, про почту спросить бегал.

— Ну вот, а я подумал, что ты вместе с ним, — кивнул в сторону Васьки. — Как же так получилось?

В это время Неделькин предложил еще «по чарке глотнуть». Хватились — вина больше нет.

— А ну, кто самый молодой, признавайтесь!

Все посмотрели почему-то на Леонида.

— Так он, кто еще.

— Давай, парень, беги!

— Правда, Ленька, сбегай, ты на ноги быстрый! — крикнул Васька из-под куста и, оттолкнув Бацуйло, приказал по-хозяйски. — А ну, мужики, живо деньги на круг.

— Да есть у меня деньги! — дернулся Леонид, схватил подвернувшийся под руки бидон и пошел от реки, не глядя ни на кого.

Пригласили погулять, называется! Не успел прийти, и тут же превратили в мальчишку на побегушках. Сколько это может длиться еще? Он что, железный, терпеть? На работе, как балаболка, и тут на подхвате. А с Васькой надо точно поговорить. Нельзя больше так. Распорядитель нашелся, раскомандовался при всех! Помыкает им как хочет. Чем дальше, тем больше. А все с техникума еще началось, с мелочей вроде бы…

Откуда-то из глубины памяти снова вынырнули те два случая: с курсовым проектом и со стипендией — и Леонид никак не мог от них отвязаться, злясь и на себя, и на Ваську, и на этот праздничный солнечный день, который обернулся для него так круто.

Может, не ходить за вином? Зашвырнуть бидон куда-нибудь в лужу и податься домой? Пусть сами бегут, если надо! Но что делать дома? Опять сидеть одному? Нет, невозможно.

Он уже подходил к магазину, когда услышал за спиной.

— Леонид, а Леонид! Курыгин!

Леонид обернулся быстрее, чем узнал по голосу того, кто кричал. Его догонял Шлыков. В белой, распахнутой на груди рубашке, в хромовых, до блеска начищенных сапогах.

— Привет! — протянул руку, отпыхиваясь. Глаза не по-будничному поблескивают, лицо бледней, чем обычно, в испарине. — Истинно говорится в Коране: если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету. Я тебя, понимаешь, весь день вспоминал. Хотел уж посылать за тобой, честное слово. А тут вышел дохнуть свежим воздухом, гляжу: ты! Пойдем, брат. Пойдем безо всякого разговора.

Леонид заметил, что Шлыкова слегка покачивало.