Демидов кедр

Музыка грянула, когда ее меньше всего ждали, в соседней комнате. Николаха, видать проспавшись, решил наверстать упущенное и без предупреждения заиграл «Подгорную» с перебором.

— Ур-ра-а-а! — возликовал хозяин. — Антракт! Сдвигай столы, круг давай, плясунов привечай!

Все повскакивали, засуетились, раздвинули к стенкам столы, убрали стулья, усадили Николаху на почетное место, сгрудились, освобождая круг.

— Максим, спляшем? — крикнула Елена, хоть муж и стоял рядом.

— Спляшем! — отозвался тот. — Какая гулянка без пляски. Начинай…

Елена постояла чуток, схватывая такт, и, подбоченившись, плавно пошла по кругу, постепенно ускоряя и ускоряя темп. «Быстрее!» — полоснула она взглядом Николаху и завертелась волчком, выбивая отчаянную дробь.

В горнице зазвенел ее высокий, чистый голос:

Приезжали меня сватать
На гнедой кобыле,
Барахло мое забрали,
А меня забыли!

И тут, как косач на токовище, бочком обходя Елену, рванулся в круг Максим.

Эх, милка моя,
Семячко рассадно,
Обещала — не пришла.
Думашь, не досадно? —

выговорил он, требуя немедленного ответа. Елена не заставила себя ждать и тут же ответила с жеманным лукавством, отвернувшись от Максима к гармонисту:

Ты, гармошка, ори
Эх до самой до зари,
Целовала я другого,
Никому не говори!

— Молодец, чертовка! — умилился хозяин. — Вот это отбрила для начала!

Но не такой был Максим, чтобы сдаться. Пройдясь по кругу вприсядку, он снова подступил к Елене.

Где твои семнадцать лет,
Куда они девалися?
По вечеркам много шлялась,
Там они осталися!

Елена снова ответила, не задумываясь. И началось. Частушки полетели одна за одной, ими кидались, как ракеткой, все убыстряя и убыстряя темп пляски, как бы соревнуясь в выносливости и остроумии.

Пол ходил ходуном. Никто не мог устоять против такой пляски. Притопывали, прихлопывали, ахали, гикали. Больше других шумел хозяин.

— Молодец, Ленуха! Давай, Максим! Вот она, русская душа!

Первой уморилась Елена. Она пошла по кругу плавней, тише.

Мой муж — арбуз,
А я его дыня,
Закружусь, повалюсь,
Кто меня подымет? —

как бы оправдываясь перед кем-то, прочастила она и прямо с круга выбежала из горницы.

Пляска продолжалась.

* * *

На улице была плотная темь. После шумной горницы здесь показалось тихо-тихо. Сырая прохлада приятно остужала тело.

— Как хорошо-то! — сказала Елена, шагнув к завалинке, и почти столкнулась с Валей Чуриловой. Валя стояла, уткнув лицо в ладони, и тихо всхлипывала.

— Ты чего это, девонька? — опешила Елена.

Валентина повела худеньким плечиком и всхлипнула громче.

— Ну вот тебе раз! — удивленно развела руками Елена. — Люди веселятся, а она плачет. — Потом решительно взяла Вальку за плечи, усадила на скамейку. — Перестань. Обидел кто? Не таись тогда, откройся. Легче станет. Я ведь баба, пойму.

— Никто меня не обидел.

— Чего ж ревешь?

— А что он, — вздрагивая, залепетала Валька. — Что он весь вечер на эту медичку глаза пялит? Коне-е-е-чно! Она красивая… веки зеленым намазаны. Вот и пялит…

— Это Петр-то, что ли?

— Кто ж больше. Аж моргать перестал.

— А ты и убежала?

— А что мне делать было? Глаза медичке царапать?

— Приласкалась бы к Петру, отвлекла.

— Еще чего! Перед всем застольем унизиться…

— Эх, Валентина-а-а! — Елена покачала головой. — Молоденькая ты еще и зеленая. Ты послушай меня, зрелую бабу. Да ведь от твоей ласки, от твоего подхода к Петру вся твоя будущая семейная жизнь зависит. Ты думаешь, мужику красота рисованная нужна? Глаза, зеленой тушью обведенные? Как бы не так! Это он по пьянке да от безделья балует порой. А в жизни-то ему душа бабья нужна. Есть эта душа — он шелковым делается, нету — черт-те каким может стать. Ох, и глупая ты, Валька! Прямо говорю, глупая. Слышишь?

— Слышу, — прошептала Валька, шмыгая носом.