Демидов кедр

— А чо! Добрым хозяином будет, говорю тебе. Он ведь у тебя мужик-от совсем неплохой. Я стара уж, людей-то сразу насквозь вижу и потому говорю тебе, что мужик он как мужик. Так что, Радушка-ладушка, ты уж не поворачивайся к нему шибко круто. Ничо это не даст тебе, окромя вреда. Правда, правда, миленька моя. Ты давай-ка, ласкова, беги, беги. Беги, толкую, приветь, уложи мужика как следовает.

— Так я что, — поднимается Рада. — Я пойду. Ради тебя, Осиповна, ради слов твоих пойду…

— Ишь ты! Ради тебя! — усмехается тетя Оля, когда Рада с Земфирой уходят. — Ради тети чужой идет к собственному мужику. Вот люди-нелюди!

Сидит несколько минут в задумчивости и поворачивается к нам с Мишанкой.

— Ну а вы чо, парнишшоночки! Чем тут занимаетесь? Не уморились ишшо? В шашки-пешки-то седни играть не думаете? Или спать захотели? Я дак чо-то совсем спать не хочу, и вас отпускать ко сну неохота. А?

Но и мы про сон еще не думаем. Какой может быть сон в субботний вечер, когда завтра выходной, на работу не идти и можно часов до двенадцати понежиться в постели?

— Может, правда, сыграем? — спрашиваю я у Мишанки.

— А чо, давай, — соглашается Мишанка и достает из стола коробочку с шашками и картонку с черно-белыми клетками.

Раскладываемся.

Тетя Оля нас больше не тревожит. Сидит, согнувшись, на своей табуретке, снует трезубцем-иглой по ниткам, плетет свою частую и крепкую сеть-чебачовку.

Бесшумно передвигаются по картонке шашки. От лампочки льется ровный, не шибко яркий свет. На окнах незаметно чеканит мороз новые и новые узоры… Тишина, уют, душевное спокойствие…

И кажется, что время вытягивается в длинную-длинную голубую нить, вытягивается в бесконечность.

Глава третья

В эти долгие зимние вечера мне казалось, что разговоры Спартака с тетей Олей насчет сплава леса — веселая, безобидная шутка. Во-первых, потому, что Спартак — этот оборотистый и пробойный, хоть и забулдыжный цыган — не только нарубить, но и приплавить лес умудрится чужими руками, легко и просто, без тети Олиного вмешательства. А во-вторых, потому, что тетя Оля… Ну, какой из нее все-таки плотогон?

А разговор они об этом ведут просто так: Спартак подзадоривает тетю Олю, тетя Оля подзадоривает Спартака. А ну-ка, мол, какой ты, что ты за человек? Сделаешь задуманное, не сделаешь? Подсмеиваются незаметно друг над другом. Ведь говорила же как-то тетя Оля, что человек для того и живет, чтобы веселиться, радоваться самому и веселить и радовать других.

Но я ошибался.

Как ни тянулись долгие зимние вечера, им пришел конец. Сколь не наметала пурга снега в сугробы, они в конце концов растаяли.

И ушли холода. И наступила весна.

А с наступлением весны кончились наши веселые посиделки у Типсиных, и тетя Оля со Спартаком и Радой и в самом деле стали собираться на Кеть, под Костенькино, где Спартаку местный лесник заготовил лес, но сплавлять его отказался…

Мы проводили их рано утром. Беспечным, молодым майским утром. Проводили весело, с добрым напутствием и пожеланием возвращаться скорее.

Они отчалили от Черного мыса (от того самого Черного мыса, где мы летом провели свою бессонную рыболовную ночь) утром. Отчалили вчетвером. Тетя Оля, Спартак, Рада и Спартаков приятель со шпалозавода — цыган Артур.

Трое мужиков, нанятых в Костенькине для сплотки леса, еще с вечера ушли в свою деревню пешком…

— Эка-а, Спартачок! Каково легко-то, а? То мы бревна катали, а теперь они, сердешные, нас покатили, а! — радовалась тетя Оля, когда выведенный из тихой заводи плот подхватило упругое тело весенней Кети. — А благодать-то вокруг, мама родная! Зря, зря ты не взял свою гитарчонку. Побренчал бы счас под всплеск-от воды.

Утро выдалось ровно специально для этого случая.

Стояло голубое безветрие. В пронзительно-ярком солнечном свете тонко пела над широким разливом реки звонкая весенняя тишина. И в этой солнечной тишине, в этом ослепительно замерзшем безветрии разлив Кети казался еще шире и раздольней, желтый затопленный вербник по далеким приплюснутым берегам — еще более далеким и призрачным.

Хорошо было парить по этому раздолью на большом, добротном плоту.

Еще с вечера настелила тетя Оля на этот плот досок, заставила мужиков натаскать на них побольше земли, заготовить дровишек, приспособила рогульки, и теперь в центре его весело потрескивал костерок, кипела в подвешенном за дужку ведерке уха, побулькивала, попыхивала аппетитно и ароматно.

Женщины на крайних бревнах потрошили рыбу, которую тетя Оля умудрилась поймать брошенной между делом в заводь сетенкой; Спартак с ложкой и кожаной сумкой с приправами копошился у костерка, взявшись самолично угостить всех ухой по-цыгански. Артур, примостившись на расстеленной между двух лесин фуфайке, досматривал перед завтраком не досмотренный ночью сон.

А плот, с дымящим костерком, с примкнутым сбоку обласком, с развешанными на жердинках портянками походил на ковчег. Плавно и легко несло его по Кети в сторону Тогула.