Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

В июне Гослитиздат отказался издавать однотомник избранных стихов Пастернака. Летом того же года в новом ежеквартальном польском журнале «Опинье» («Мнения») напечатали 35-страничный отрывок из «Доктора Живаго». В свое время, после приезда Д'Анджело, Пастернак передал рукопись романа польскому другу и переводчику. В номере «Мнений» за июль — сентябрь, посвященном польско-советской дружбе, отрывок из романа предварялся предисловием, в котором говорилось, что роман — «масштабная эпопея[353] о судьбе русской интеллигенции и ее идеологической трансформации, которая часто сопровождалась трагическими конфликтами». Номер журнала послали для ознакомления в ЦК КПСС. Отдел культуры ЦК выпустил служебную записку, в которой, в частности, говорилось: «Судя по характеру отбора произведений[354], опубликованных в первой книжке, ежеквартальнику «Опинье» придается враждебная нам направленность…» Отдел культуры «считал бы необходимым» «поручить советскому послу в Польше обратить внимание польских товарищей на недружественный характер журнала «Опинье» и в соответствующей форме высказать мысль о том, что критическое выступление польской партийной печати по поводу позиций журнала «Опинье» и прекращение дальнейшей публикации сочинения Пастернака было бы положительно встречено советской общественностью». Выходящая в Советском Союзе еженедельная «Литературная газета» также получила указания «обратить внимание польских товарищей на недружественный характер публикации». Польских переводчиков вызвали в Москву и сделали им выговор, журнал «Мнения» перестал выходить. Гнев властей вызвало и то, что некоторые стихи Пастернака из «Живаго» были напечатаны в эмигрантском журнале «Грани», выходившем в Западной Германии. Журнал считался органом воинствующего Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС). Хотя Пастернак не давал согласия на публикацию и стихи появились без указания имени автора, их узнали.

В переписке официальные лица жаловались, что Пастернак, который «частично согласился с критикой его книги[355] и признал необходимым переработать ее», так и не внес никакой серьезной правки. Почти всю весну и лето 1957 года Пастернак болел: в правой укороченной ноге появились сильные боли. Зинаида Николаевна навещала его в кремлевской больнице каждый день; ее там узнавали и уже не спрашивали паспорт. Однажды новая гардеробщица спросила, кто она такая. Когда она достала паспорт, медсестра сказала, что час тому назад пришла женщина — блондинка[356] и тоже назвалась его женой.

Из ЦК КПСС поступило очередное предложение: следует предпринять еще одну попытку вернуть рукопись через итальянских коммунистов, поскольку их делегация приехала в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Итальянцев ругали. Сам Хрущев жаловался[357] Велио Спано, главе иностранного отдела Итальянской коммунистической партии, что шумиху вокруг романа Пастернака поднял Д'Анджело, которого принимали за друга. Очевидно, Хрущеву заранее показали «выборку самых неприемлемых кусков[358] из романа».

Пастернак также отправлял послания в Италию. В июле он написал Пьетро Цветеремичу, переводившему роман на итальянский язык: он хочет, чтобы все западные издательства издали роман, независимо «от тех последствий, которые могут меня постичь»[359]. «Я написал роман для того, чтобы его опубликовали и прочли, и это остается моим единственным желанием».

В августе за Пастернаком пристально следили. Письма в Англию к сестре Лидии[360] перехватывал КГБ; она так их и не получила. В том же месяце Пастернака вызвали на расширенное заседание секретариата Союза писателей. Пастернак передал Ивинской доверенность, поручив ей представлять его на встрече. Ее сопровождал Старостин, редактор, который должен был подготовить к выходу в свет издание «Доктора Живаго» на русском языке. На встрече председательствовал Сурков, ставший к тому времени первым секретарем Союза писателей. Сурков вначале встретился с Ивинской один на один и доброжелательно поинтересовался, как роман оказался за границей. Ивинская ответила, что Пастернак — «широкий человек, с детской… непосредственностью[361] думающий, что границы между государствами — это пустяки и их надо перешагивать людям, стоящим вне общественных категорий, — поэтам, художникам, ученым».

«Да, да, — ответил Сурков, — это в его характере. Но сейчас это так несвоевременно… надо было его удержать, ведь у него есть такой добрый ангел, как вы…»