Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Д'Анджело также опубликовал ряд статей, в том числе отрывки из писем Пастернака к нему, содержавшие «неопровержимые доказательства», что деньги запрашивал и получил сам автор. И Нива говорил репортерам в Париже[906]: «Зная об отношениях Пастернака и Ивинской, я не сомневаюсь в том, что она никогда ничего не предприняла бы без его инициативы». Через знакомых Нива просил вмешаться Елизавету, королеву Бельгии, которая в 1958 году первой из представителей королевской семьи посетила Советский Союз. «Будь Борис Пастернак, которого я любил как отца, еще жив[907], такого бы не случилось», — писал он.

В бой ринулся Сурков: он дал интервью газете французских коммунистов «Юманите». Он выразил удивление в связи с тем, что получает письма от таких писателей, как Грэм Грин. «Вы вмешиваетесь и требуете освобождения преступниц[908], о которых вы ничего не знаете… Речь идет о незаконных сделках с валютой, и дело никак не связано с Пастернаком, который был великим поэтом. Надо сказать, что его семья не имеет никакого отношения к этой грязной истории. Все слухи оскорбляют память писателя. Если бы за границей хотели почтить его память, то не стали бы взбаламучивать грязь вокруг него только потому, что среди его друзей была авантюристка».

Кроме того, Сурков написал Дэвиду Карверу, генеральному секретарю Международного ПЕН-клуба, что Ивинская «рекламировала свою близость с Пастернаком»[909] и «несмотря на преклонный возраст (48 лет), не переставала заводить параллельных и частых близких отношений с другими мужчинами».

Через месяц Сурков и Алексей Аджубей посетили Великобританию. Они привезли с собой, по их словам, документальные свидетельства, доказывавшие вину Ивинской, в том числе фотографии пачек рублей; фотографию ставшей знаменитой половины банкноты, присланной Фельтринелли; письмо от Фельтринелли Ивинской и копию рукописного заявления, сделанного Ивинской в КГБ.

«Мы привезли документы и письма[910], которые предоставят вам окончательные доказательства, что она была замешана в очень грязных делах, которые могут только повредить имени Пастернака», — заявил Аджубей на пресс-конференции в Лондоне.

Советские служащие в Лондоне, казалось, не понимали, какой отклик на Западе вызовет вырванное у Ивинской признание. «Все в обвинении — истинная правда[911], — писала она. — Я со своей стороны ничего не отрицаю (возможно, за исключением подробностей, в которых я могла сама запутаться из-за своего нервного состояния). С другой стороны, я хотела бы поблагодарить следователя за тактичность и корректность, не только в связи со мной, но и в отношении к моим архивам, которые тщательно разобрали, часть вернули мне, часть доставили [в литературный архив] и не уничтожили ничего из того, что я хотела сохранить».

Аджубей потребовал, чтобы британские газеты опубликовали эти документы «без каких-либо комментариев», и обвинил британскую прессу в цензуре, когда редакторы сказали ему, что на Западе журналистика строится по-другому. Кроме того, ему указали, что эти материалы не были опубликованы в Советском Союзе, и заметили, что дело Ивинской никак не освещалось в новостях.

Сурков упорно выставлял Пастернака великим поэтом, которого в старости эксплуатировала Ивинская. Государство начало издавать некоторые произведения Пастернака, но, разумеется, не «Доктора Живаго». Через месяц после смерти поэта Сурков объявил о формировании комиссии для устройства публикации его произведений, «которые так любят все русские». В комиссию по литературному наследству вошли друзья и члены семьи, в том числе Всеволод Иванов, Эренбург, Зинаида и сыновья Пастернака, а также несколько функционеров. Через несколько месяцев Сурков распорядился о том, чтобы избранные стихи Пастернака были изданы «Гослитиздатом». Ряд близких и друзей Пастернака не были согласны с тем, какие стихи включены в сборник, и тем, что сборник вышел тонкий, но Зинаида Пастернак радовалась тому, что хоть что-то опубликовано и она получила хоть какой-то доход. «Пусть печатают в каком угодно виде[912], — заявила она, — лишь бы поскорее».