Дело генерала Раевского

Наполеон сидит на стуле с чуть загнутой ампирной спинкой. Он сидит над обрывом, почти у самого края его, горящего осенними поздними цветами тысячелистника и ястребинки. Вдали горит какая-то деревня, но кому до неё сегодня какое дело. Император в своей знаменитой треуголке, в сером походном сюртуке, и сапог левой ноги его вытянут далеко вперёд, как бы в будущее. Недаром сапог лежит на сером, чуть светлее сюртука, поле барабана, туго натянутом, как взгляд императора. И что-то обречённое есть в этом взгляде, который хорошо чувствует все раззолоченные персонажи его театрально сгруппированной свиты, глядящей вперёд, в огонь разгорающегося сражения, сквозь разного рода оптические длинные приспособления, приставленные то к правому, то к левому глазу. Взгляд императора в напряжённом обречении, хотя только что, при воздымании восходящего утреннего светила, он провозгласил:

   — Вот солнце Аустерлица!

Император напомнил о том, как семь лет назад он позорному избиению подверг русское воинство на тонком озёрном льду, разбитом пушечными ядрами. И был позорно бит тогдашний главнокомандующий союзными армиями, нынешний главнокомандующий, выученик Суворова, Кутузов.

Между тем Кутузов, шестидесятисемилетний князь, грузный, одноглазый, с одутловатым, мешковатого цвета лицом, потный, сидит с другой стороны — на другом порохового, дымного цвета облаке. Он сед. Без головного убора. Его живот свисает тяжко меж расставленных ног. Сидит он на походной табуреточке, большой походный барабан стоит с ним рядом. На барабане — важные военные бумаги и подзорная труба. Он вроде бы спокоен, левая, мудро поднятая рука двумя пальцами немного вскинутой ладони указывает вперёд. Это тот самый жест, который потом подхватят стремительные и беспощадные вожди российской революции. Они же усовершенствуют этот жест, гневно превратив его из полуразжатого перстосложения в сомкнутую пальцеуказательность.

И если, слушая кандидата исторических наук, смотреть на эти искусно вылитые фарфоровые фигуры, то подступает этакое ожидательное настроение, когда начинает казаться, что старый полководец и стареющий император вот-вот запоют возвышенную арию, их зычно подхватят генералы, а солдаты грозно и могуче в два хора грянут воинственные хоровые марши под грохот пушек и барабанов.

   — Товарищи, нет — господа! — завершающе воскликнул всё более и более вдохновлявшийся кандидат исторических наук. — Сие великое событие, провиденциально посетившее нашу великую державу в то великое и ответственное время, всколыхнуло всё русское общество, дало необычайный исторический импульс всем родам и видам общественной и государственной жизни, и Россия уже не могла оставаться прежней, а впереди уже слышались отдалённые раскаты грома Сенатской площади 14 декабря 1825 года.

Кандидат столь возвышенных и значительных наук стал румянен и выглядел красавцем. И всё лицо его сияло, как бы вылитое из розоватого фарфора, а возбуждение такое докладчика передалось и всем слушателям.

   — Господа! Вот именно, господа! — воскликнул молодой человек в клетчатой ковбойке под песочного цвета спортивным пиджаком и в чёрных узких джинсах. — Что нам мешает в такой прекрасный день отправиться прямо на Бородино, на это великолепное пекло исторических свершений? Евгений Петрович, ведь у вас машина...

Он обратился к обладателю глубокого, несколько театрального баса, сияющему над столом великолепным, плотно уложенным поверх высокого лба коком. Обладатель кока пружинисто качнулся за столом, ответил юноше в ковбойке спокойным взглядом и сказал:

   — Машина у меня с собой. Но есть тут у меня кое-какие дела, и может случиться так, что я не смогу поехать. Вообще не смогу. Я жду звонка.

   — Жаль. Очень жаль, — вздохнул юноша в ковбойке.

   — Это не препятствие, — пришёл на помощь хозяин квартиры, — мы можем заказать такси. На три часа дня. Заказать туда и назад. Нам всё равно всем в одной машине тесно будет...

Все поддержали хозяина квартиры, и он тут же направился к телефону в соседнюю комнату. Позвонив, он вернулся и сообщил, что через два с половиной часа будет машина. Налили и выпили во славу русского оружия, и все густо зарумянились. И сразу выпили ещё по одной, уже за великого русского полководца, спасителя России от корсиканского чудовища, Михаила Илларионовича Кутузова.