Дело Бутиных

— А я только сегодня приехал и сразу к тебе!

— Знаю, знаю, мой миленький, конечно же ко мне, куда же еще, к нам, только к нам, мой сердечный, мой душной. Ну же, Мишенька, люби меня, люби меня, как следует люби!

С первой и второй женой не было у него ничего похожего,

У Софьи Андреевны сказывалось нездоровье. Слабенькая, робкая, неуверенная в себе, она сникала, заморенная после первых пылких и самоотверженных объятий. Бесследно, как легкий ветерок, провеяла ее короткая любовь, оставив прохладный тонкий запах весеннего нежного ургуя-подснежника. Марья Александровна позволяла себя ласкать изредка, достойно, следя за тем, чтобы даже в наивысшую минуту близости не выразить звуком или движением задушевность мгновения и остроту чувства. Но даже и эта обычная супружеская близость оборвалась после смерти малышей...

Зоя, Зоря, Зорька была совсем иной, совсем иной...

Откуда что бралось в этой полудетской головке, в этих тонких, живых и требовательных руках, в этом гибком, полном юной силы теле. Сорокалетний Бутин при своих двух браках не чаял, что два человеческих существа, укрытых ночью и одиночеством, могут дать друг другу столько счастья! Он и не подозревал до сих пор, что он, взрослый зрелый мужчина, чему-то может научиться у наивной и неопытной девчонки! Романов не читала, едва расписывалась, ни друзей, ни подружек, гостей почти никаких в доме, все ее мысли, все ее затеи, все сказанное ею было самозарождением, наитием, придумкой, шло от нее, от ее собственных чувств и от собственного воображения. Любила, не задумываясь, плохо или хорошо, можно или нельзя, принято или не принято, стыдно или не стыдно. Любила молодо, от души, всем телом и всей душой.

Они услышали тонкий плачущий голос ребенка из другой половины избы. Он приподнял голову — похоже, что девочка со сна.

— Лежи, миленький, Серафима же с ними, — сказала Зоря и уложила его голову на подушку долгим поцелуем в висок. — Ох, хорошо как... до последнего задоха уморишь ты меня, Мишенька... — Придвинулась пылающим лицом к его щекам; ему показалось, что глаза у нее из голубых стали черными.

Он провел ладонью по пахнущим теплом и юностью волосам.

Она тихонько вздохнула.

— А может, Мишенька, надо жить попроще? Ну их всех, пусть подавятся мильоном, пусть тарзыкают да гомозят, а мы детей в охапку, да на Байкал, на остров какой, была бы прикуска к чаю, остальное у нас при себе!

— Будем воевать, Зоя, не отступим; ты рядом со мной, и мне ничего не страшно! Сначала победа, а потом и Байкал, и остров, и тишина! И поездки по миру с тобой и детьми! И будем рядом. Боже мой, как мне хорошо с тобой, моя Зоря!

                                                                                                                                                           16

Прошло уже более недели с отъезда Бутина из Иркутска, а Иван Степанович все никак не мог прийти к определенному решению. Ночами он ворочался с боку на бок в широкой кровати общей с супругой спальни. Агриппина Григорьевна спросыпу тягуче-жалостливо спрашивала: «Батюшка мой, не захворал ли, растиранье, что ли, сделать», — это ее излюбленное лечебное средство от любой хвори! «Спи себе, спи!» Супруга повертывалась на другой бок и могуче всхрапывала. А он до утра крутился. Допутить, чтоб так запросто ухнули его семьсот тыщ, заложенных в дело! Но и первым кричать «Караул!» невместно его положению и репутации. Вдруг Бутин вывернется, стыда не оберешься! Вот ведь незадача: прозеваешь — фитяем обзовут, вперед заскочишь — расходистым прослывешь!

Нелюбовь к Бутину у него привычно уживалась с восхищением и завистью. Как можно любить удачливого коммерсанта, начавшего со ста тысяч и за двадцать лет доросшего, не споткнувшись ни разу, до восьми миллионов! А у тебя всего три с половиной — часть при тебе, в процентном банке, часть в беспроигрышной торговле, и еще глупейшая часть в бутинском деле в виде кредита!

Да, да, Бутин его надул! Такая репутация, такая уверенность в себе, такое видимое могущество, — бутинские прииски, бутинские заводы, бутинские пароходы, бутинская торговля. Бутин в Китае, Бутин в Америке. Там он учредитель, там попечитель, там он даритель — шик и блеск! Император награждает, па триарх благославляет, генерал-губернатор гостит, да еще вдобавок ему в писатели захотелось, книжонки да статейки пописывает! Теперь Хаминов помоги, Хаминов выручи, Хаминов попридержи кредиторов. А он честно свои капиталы множил, честно ссуживал, честно взимал проценты, честно расправлялся с должниками, пренебрегавшими своими обязательствами. И тоже ведь не что-нибудь он, Хаминов! — и Станислава Второго получил, и попечителем в родном Иркутске, и званием тайного советника удостоен...