Делегат грядущего

К Лола-хон эластично подскакивает высокий комсомолец в галифе и в белой рубахе, лихо обойдя ее кругом, включается в танец и поет фальцетом. Это танец малярии. И Лола-хон и ее партнер ловят в воздухе воображаемых комаров. Музыка занывает мириадами комаров, и они одолевают танцующих. Ни хлопки ладонями, подтвержденные бубном, ни пластические прыжки, ни жалобный голос самой Лола-хон — ничто не может помочь. Танцоры клонятся, обессиленные яростной малярией, их движения слабеют, земля кружится перед ними, они почти ползают по земле, они падают… Лола-хон выхватывает из-под халата несуществующие лепешечки хины, глотает их и нежно кладет их в рот милому. И тут — символом силы и могущества — снова торжествуют, рокоча, бубны, побежденная малярия улетает на последней скрипичной испуганной ноте, и прибой рукоплесканий настигает артистку, со смехом убегающую к музыкантам.

— Теперь я пойду… Пусть она видит — я лучше умею! — хвалясь, поднялся раис.

— Лучше Лола-хон? — насмешливо щурится Хурам.

— Э!.. — раис только подмигнул глазом, распахнул халат, стянул потуже шерстяной поясок широких, как шальвары, полотняных штанов, приосанился и вприпрыжку выбрался на простор площади.

— Раис! Раис танцевать пошел! Смотрите… кто с ним выйдет?..

Раис, очевидно, был прославлен в кишлаке как лучший танцор. Островок музыкантов в третий раз плеснул тихими звуками четырехпаузной песни.

На площадь вышел молодой черноглазый дехканин с лицом острым, туго обтянутым желтой кожей. Он шел без улыбки, высокомерно и холодно поглядывая вокруг суженными глазами. Небрежно обвил рукой плечи раиса, включил в танец свой широкий медленный шаг. Песня началась хриплым фальцетом. Хурам встрепенулся: он не однажды слыхивал ее в памирском Вахане…

Любит всей болью души она,
Пронзая душу, любит она…

Движенья ускорялись, рушась в плавный круговорот танца. Остролицый извивался вставшей на хвост змеей, раис едва поспевал за ним. Зрители азартно подхватывали:

Растерян твой колючий взгляд.
Твои глаза людей разят!

Четыре свирели залились влюбленными соловьями.

Как кровью обагренный, ал
Твой рот — пронзающий кинжал.

Слова оборвались. Оркестр вдруг словно взбесился. Все инструменты взревели вразлад, диссонируя, сразу дав неистовый темп. Танцоры мелькали, тесно обнявшись, слившись в единый стержень стремительно запущенного волчка.

Дехкане повскакали с мест, распаленные безудержным весельем, подтопывали, подхлопывали в ладони, взмахивали руками, еще и еще разжигая кружащихся хриплыми криками. Все звуки слились в один торжественный рев…

Оркестр смолк разом. Танцоры замерли в паузе, грудь к груди, воздев к небу соединенные ладони.

И когда из напряженных пространств тишины выплыла протяжная, еле слышная скрипичная нота, ладони раиса бессильно упали. Он начал клониться набок. Остролицый охватил его под поясницу, не давая ему упасть, осторожно опустил на землю, наклонился над ним, как довольный добычей стервятник. Скрипичная нота оборвалась. Легкими прыжками остролицый вбежал в толпу, и толпа захлопала, загорланила в бесподобном восторге.

— Офарин!.. Как киик танцуешь, раис!..

Но раис не подымался с земли.

— Раис, вставай… Давай еще раз! — неистово рукоплескали дехкане.

Раис не шевелился.

Смутное беспокойство исходило из этой его неподвижности. Хурам невольно оглянулся, ища глазами его партнера, — и не увидел его. Несколько человек выбежали на площадь. Кто-то шутливо дернул раиса за руку, но рука упала как плеть.

Обморок?

В три скачка Хурам оказался в группе насупившихся дехкан. Раис лежал на земле с остановившимися глазами. Из-под халата по груди медленно выползал червячок крови. Хурам отдернул халат и все понял. Конец стального лезвия торчал из груди. Хурам дотронулся до него пальцем, но выдернуть не решился. Поискал пульс — и не нащупал его.

— Держи его… Скорей! Где эта падаль? — по-таджикски яростно крикнул Хурам.

Уже сгрудившаяся вокруг толпа заметалась. Остролицый исчез.

— Убил!.. Убил!.. Раиса убил… — неслось по толпе.

С короткими воплями сквозь толпу прорвалась Лола-хон. Она припала к раису, дрожащими пальцами бегая по его лицу, по груди…

— Мертв! — насупясь, обрубил крутолобый седой дехканин.

Лола-хон откачнулась и перестала стонать.

Празднество в кишлаке Лицо Света рухнуло. Площадь шаталась, как цветник под внезапным градом. Дехкане попросту растерялись. Из-за глиняного дувала под тополями выбивались истошные вопли каких-то вразброд голосящих женщин. Казалось, взвизгивают сами дувалы. Группа колхозников, переругиваясь, уже завела драку, несколько разгневанных стариков молча и деловито разнимали сцепившихся. Один из музыкантов усердно хлопал своей дудкой по плечам и по лбу противника. Дело оборачивалось неладно. В таких случаях Хурам никогда не мог отойти в сторону от событий. Противовесом хаосу в нем поднимались тяжелое, особенное спокойствие и чувство ответственности за всех.