Деконструкция: тексты и интерпретация

В связи с этим сам зачин деконструктивистской истории письменности не может не быть весьма оригинальным, что и подтверждает Деррида своей главой «История и системы письменности» в «Грамматологии». То, что предпосылает деконструкция конкретному анализу истории письменности, ее «умозрительное» представление об эволюции письменности, выглядит, по Деррида, следующим образом: «История письменности должна как бы располагаться, циркулировать между двумя эпохами универсальной письменности, между двумя универсальными письменностями как таковыми, между двумя грандиозными упрощениями, доходящими до наивности, между двумя формами прозрачности и единоголосия: абсолютной пиктографией, дублирующей тотальность природного целого в его необузданном потреблении/поедании означающих, удваивающей естественный мир в бесконечном множестве означений, и абсолютной формальностью графемы, сводящей все траты, все расходы по означению почти к нулю. История письменности и знания — можно было бы сказать, что и история как таковая — не может существовать иначе, кроме как между этими двумя полюсами. И поскольку история мыслима не иначе как располагающаяся между этими двумя полюсами, невозможно дисквалифицировать мифологию универсальной письменности — пиктографию и алгебру — без того, чтобы не подвергать опасности сам концепт истории как таковой»  [207].

То, что происходит (или должно происходить, учитывая нормативный характер этого высказывания) со знаком в исторической эволюции письменности, представляет собой движение от означающего к означаемому/значению, которое представляет собой движение фонологизации письменности. Применительно к значению, производимому письменностью, это находит свое отражение в особенностях процесса формирования знака, выноса им в мир того, для чего он, как представляется, функционирует, — значения. То, что выносится в мир в качестве значения в рамках логоцентристской культуры, есть уже не просто значение, но значение самого себя, значение–как–самое–себя (как Логос). Эта особенность не могла остаться незамеченной в западной культуре и нашла свое отражение в концептеtechné, предложенном еще античной философией.

Взаимоотношения концепта techné с концепцией языка в западной культурной традиции достаточно сложны и запутаны, так что Деррида говорит о странном парадоксе, которым характеризуется здесь сама фигура techné [208]. Будучи как будто бы неотъемлемой характеристикой Логоса/звука, techné в то же время стремится камуфлировать то глобальное движение истирания означающего, которое происходит в этой культуре [209], и в этой своей камуфлирующей функции techné начинает прилагаться уже отнюдь не к речи/Логосу, а к письменности.

Сближение концептов «techné» (в значении, родственном понятию «техники» [210]) и «письменности» в истории философии традиционно осуществлялось через предложенное еще Платоном представление о письменности как служебном компоненте языка, который позволяет фиксировать смыслы и значения устной речи и выступает таким образом в качестве добавочной, вспомогательной техники запоминания(hypomnesis)  [211]. Это представление оказалось удивительно устойчивым и дошло по сути дела в неизмененном виде до современной философии, хотя еще во времена Платона оказывалось возможным другое понимание соотношения этих понятий. Ключ к подобному пониманию можно обнаружить в некоторых текстах М. Хайдеггера, где анализируется понятие «техника» («Вопрос о технике», «Наука н осмысление», «Поворот», «Время картины мира»).

Как известно, М. Хайдеггер не считал понятие техники и технологии изобретением новейшего времени и современной науки, а обнаруживал его истоки в древнегреческом понятии «techné», которое вместе с понятиями «poesesis» и «physis» принадлежало к фундаментальному категориальному ряду античной философии. При помощи «poesesis», по Хайдеггеру, для греческой философии (здесь он цитирует Платона) оказывался возможным переход из чего–либо несуществующего к присутствию, к настоящему, к Бытию  [212]. Такой переход мог быть обозначен, в свою очередь, посредством понятия «physis», когда имелось в виду непосредственное проникновение вещи в мир настоящего, ее «самобытное вырастание», либо описывался понятием «techné», под которым подразумевался перевод с посредником, такое преобразование, когда своим существованием вещь была обязана не себе самой, а чему–то другому. «Techné» мыслилось тем, что опосредует вхождение в мир Бытия, в настоящее, и в этом смысле под понятие «techné» подпадали по существу все мыслимые посредники между вещью/знаком и миром Бытия, все то, что оказывалось так или иначе причастным к становлению мира настоящего (если только здесь не обнаруживалось некое непосредственное, самобытное вырастание).