Деконструкция: тексты и интерпретация

Из идеи письменности как игры мира вытекает еще одно толкование письменности в деконструкции — как сцены истории. Взаимоотношения деконструкции с понятиями истории и историчности весьма неоднозначны: с одной стороны, они рассматриваются как то, что несомненно принадлежит к багажу метафизической традиции, с другой стороны, Деррида обращает внимание на то, что сама тематика историчности появляется в философии достаточно поздно. Проблемой здесь является то, что Деррида определяет как «классический антагонизм между присутствием и историей». История оказывается тем, что если и соотносится каким–то образом с присутствием, то только лишь как то, что находится между присутствием, обнаруживается между двумя сериями присутствий. «Межприсутственное положение» истории, по Деррида, вполне очевидно в структурализме (хотя и не только в нем), где появление каждой новой социальной структуры становится разрывом с прошлым как прошлым присутствием и переходом к будущему как будущему присутствию. Хотя этот переход структур и конституирует историю, однако обосновать его с точки зрения присутствия невозможно. Любопытно, что Леви–Стросс (как до него Руссо и Гуссерль) вынужден «интерпретировать возникновение новой структуры согласно модели катастрофы… введением в социум несвойственного ему мотива природного катаклизма и природности как таковой»  [201]. Радикальным следствием конфликта истории и присутствия в традиционной философии становится, согласно Деррида, «антиисторизм классического типа», когда эмпирические явления истории объявляются неподвластными философской концептуализации и потому как бы несуществующими для нее.

То, что является невозможным и немыслимым в рамках философии присутствия, оказывается возможным при отказе от идеи присутствия в стратегии деконструкции. История здесь понимается как то, что возобновляет, продолжает движение истории, как промежуток между присутствиями, как окольный путь от одного присутствия к другому. Как таковая история становится «конституированием, утверждением мира знаков, мира, в котором не существует ложь, как и не существует истина, мира, источником которого является активная интерпретация»  [202]. История, таким образом, становится сценой письменности как игры знаков; мир знаков конституируется в пространстве истории. Однако само конституирование знаков, в свою очередь, является условием истории, если иметь в виду, что история есть единство становления, невозможное присутствие отсутствующего источника, генерирующего знаковую ткань мира — письменности. Так письменность, будучи игрой мира, становится в деконструкции еще и сценой истории.

Прояснить этот поворот представляется возможным при более подробном анализе самого понятия письменности. Следует заметить, что отношение к этому понятию весьма амбивалентно в деконструкции. Не отказываясь, несмотря на все колебания, от метафизического (или вульгарного, по его определению) понятия письменности, Деррида оставляет его не только из–за логики палеонимии/прививки, но также потому, что письменная графика имеет существенное значение для развития различных типов культур  [203]. Основное внимание, однако, он уделяет анализу письменности в широком смысле слова, которую он называет «пра–письменностью» (archi–écriture). Письменность как сцена истории и игра мира относится именно к этому второму толкованию исходного понятия.

То, почему деконструкция, которая ставит своей целью разработку концепции письменности как archi–écriture, все же сохраняет вульгарное понятие письменности, определяется, по Деррида, самим понятием «archi–écriture, той новой концепцией, чью необходимость я бы хотел обозначить и подчеркнуть здесь, и которую я называю письменностью только потому, что это название некоторым сущностным образом коммуницирует, соотносится с вульгарной концепцией письменности»  [204]. Эта коммуникация весьма отчетливо прослеживается в иероглифике, однако существует и в фонетике. Возможность такой коммуникации была обозначена Деррида в его анализе типов знаков, когда, с одной стороны, любые знаки, в том числе и письменная графика, могут рассматриваться как знаки письменности/arсhi–écriture,a с другой стороны, письменные знаки как графика используются для транспортировки знаков письменности и, стало быть, граничат уже с самим пространством archi–écriture.

Если эти различия еще можно каким–то образом уловить, то смысловые различия в использовании понятия «письменность» содержатся лишь в контексте и могут ускользать из рассмотрения. Это связано с многозначностью самого французского слова «l'écriture», которое в русском переводе может быть обозначено не просто различными смыслами, но даже разными словами:

1) как результат — письмо (текст);

2) как процесс — написание (писание);

3) как средство, используемое в процессе, т.е. как средство/процесс, — письменность.