Деды и прадеды

Она всё вспоминала, какими жилами поднимала убогое хозяйство, как выкорчёвывала кусты, как полола, кучами носила лебеду выше её роста, забыла, когда спала, как ночами, рискуя всем, сметала зёрнышки, просыпавшиеся из грузовиков на дорогу, а потом пахала свой кусочек земли, впрягаясь в старую coxy, которую она топориком укоротила по своей силе, как ночью ходила в Киев, чтобы продать хоть что-то из вещей, да дорога та заняла у неё сутки в оба конца, как приходил Миколайчук, да как, гадёныш, смеялся над её косами, масляно блестя своими глазёнками, как, по старинке, стирала домотканую одежду золой, вскипячивая воду камнями, раскалёнными в костре, да и упомнит ли она всю ту каторгу, которая упала на её маленькие плечи…

Дети беззвучно плакали. Но когда всхлипнул Тосик и залепетал: «Вася, Васенька!», Уля словно проснулась.

— Нет!!! — дико вскрикнула она, распластавшись чёрным крестом по печке.

— Не отдам!!! Господом Богом клянусь, не отдам!

Гнат тогда ушел.

* * *

Валентин шёл вверх по главной улице, тихо, но широко шагая, никого и ничего не видя. «Нет детей, нет жены» — эти слова колотились в его виски. Девятнадцать лет. Девятнадцать лет лагерей. Нет жены, нет детей.

Он шёл на кладбище. И не было чернее горя в душе.

Вдруг его окликнули.

— Валя? — ахнула какая-то старушка. — Валя?

Он вздрогнул и оглянулся. Он не узнал её.

— Господи, Валя! — запричитала та. — Валичок, а куди ти йдеш?

— На погост.

— Нащо? До батькiв?

— К детям.

— Валя! Валя! Да вони ж живии! Вони ж тут, рядом! — и старушка, заголосив, показала на соломенную крышу маленькой хатки на другой стороне улицы.

Валентин уронил солдатский вещмешок и, ничего не видя, пошёл туда. За невысоким, явно недавно сделанным, аккуратно выбеленным палисадником виднелась небольшая чистенькая хатка. Какая-то очень смуглая, чернявая незнакомая девушка развешивала бельё и детские пеленки на натянутых меж деревьев верёвках.

Валентин, ещё сильнее ссутулившись от неодолимого груза, подошёл поближе и оперся на угловой столбик. Он старался не кашлять, хотя кашель рвался наружу, заставляя его сипеть.

Девушка оглянулась, увидела незнакомца, и что-то в его глазах будто ударило её током. Она подошла, вглядываясь в бледное, в испарине, лицо этого скрюченного старика.

— Добрий день!

— Здравствуйте.

— Ви до кого?

— Где Ульяна?

— Ольга Володимировна?

— Уля.

— Уля? — она вдруг поняла, что это было настоящее имя её свекрови. — Господи, а вы, вы… Ой, мамочки! Вы — папа Васи?

— Где он?!

— Да он тут, он живой, он только раненый был, он пришёл — живой! — закричала девушка. — Господи Боже ж ты мой, кто-нибудь!!!

Никогда Тасечка так ещё не кричала. На её крик прибежали соседи, и тихий, жгучий пожар новости побежал на дальнюю окраину села, пока какая-то женщина не влетела во двор, где Уля помогала своей приятельнице.

— Оля! Оля! Олечка!!! — кричала женщина на бегу. — Оля!

Та вышла. Женщина бросилась ей на грудь, крикнула: «Валентин!» — и упала в обморок.

* * *

Уля постояла, казалось, минуту, она непроизвольно вытерла руки о фартук, положила, что держала, на скамейку, посмотрела кругом, вниз, на сползавшую по забору женщину, и вдруг дикая, пульсирующая, ошпаривающая голову сила ударила ее изнутри.

— Ы-ы-ы!!! — зарычала, забилась Уленька в страшном припадке.

Бросилась она на улицу, бросилась к своему дому, босая, вдовий чёрный платок, столько лет ношенный, упал, косы расплелись, и летела она, измученная растерзанной судьбой, не бежала — летела, и косы её медной волной горели на солнце.

— Ы-ы-ы!!! — ревела она, и крик этот был такой силы, что все встречные, увидев фурию с огненными волосами, в панике шарахались к заборам, крестясь и вскрикивая от ужаса. Потом, оглянувшись, опомнившись, узнав, бросались за ней вслед, крича, размахивая руками, стучали в ворота соседей. Новые люди выбегали на улицу и бежали вслед Уле, бежали и кричали. И крик этот, волна эта катилась за Уленькой, как неудержимый прибой…

Тася бросилась в хату, взяла на руки полугодовалую Зосечку и вышла к Валентину, который, не в силах больше сдерживаться, вцепился побелевшими пальцами в заборчик, опустил голову и молчал. Он ждал. Ждал так, как не ждал все эти страшные годы.

Он поднял голову. Смуглая девушка подошла к нему, на руках держала рыжеволосую зеленоглазую девочку. Девочка прижималась щекой к Тасе и пыталась охватить пуговками глаз такого большого незнакомца.

Он узнал родные черты, но говорить не мог.

И тут бухнули ворота, крик звериный. Зверем диким, с криком птицы кинулась к мужу Уля и упала на колени, обняв его ноги. Сбежавшийся народ взвыл.

— Валентина! Валентина-а-а!!! — ещё рычала Уленька, — Валенти-на-а-а!

Он наклонился, поднял жену, поставил перед собой, стараясь разглядеть её сквозь слёзы, заливавшие глаза. Потом взял в руки её косы и стал целовать, целовать, целовать медную гриву.

И не видели они никого, и не слышали, и прошла вечность и один миг.

— Папа! — раздался крик. Во двор влетел Вася, сын. Потом Рая, потом Нина, и, как только собравшиеся люди видели их, подлетавших к отцу своему, вой — и женский, и мужской — набирал новую силу. И время остановилось.