Деды и прадеды

— Ага, — отозвалась мельничиха, рассматривая его белоснежную бороду.

— Видите ли, уважаемая… Простите, как вас звать-величать?

— А?

— Как вас зовут?

— Мария.

— Очень хорошо. Мария, у нас очень мало времени. Я полагаю, я должен вас предупредить — операция рискованная, можно сказать, очень рискованная. Вы должны это понимать. Понадобится всё ваше мужество и терпение. Вы слушаете меня?

— Чё?

— Я хочу предупредить, что операция займет несколько часов.

— Ой, да не… У меня теля не поенное. Дохтор, а вы мне завтра всё расскажете, да?

— Простите, состояние вашего мужа…

— Ой, да нету у меня времени! Очень приятно, — мельничиха невольно передразнила интонации доктора, развернулась резко, взмахнув серой шалью, словно большая сова мягкими крыльями, и пошла к телеге, подрагивая чересчур полными боками.

— Всего хорошего, — только и оставалось пробормотать Николаю Ростиславовичу.

Он ещё какое-то мгновение, прищурившись, рассматривал удалявшуюся мельничиху, потом, что-то беззвучно шепча, резко развернулся и пошёл готовиться к операции…

* * *

— Таисия Терентьевна, эфир готов? — хирург в третий раз намыливал и внимательно рассматривал свои руки. Они совершенно не походили на руки хирурга или музыканта, как принято считать, напротив, кисти были небольшие, пальцы короткие.

— Да, Николай Ростиславович, всё готово. — Тася немного волновалась, она понимала, что операция будет сложная.

— Хорошо, скоро начнём. Попросите сделать больше горячей воды, — хирург замурлыкал какую-то песенку, настраиваясь. — Да, ещё, Таисия Терентьевна, пожалуйста, сходите в ледник и принесите, там увидите, на полочке слева от двери, внизу, белый ящичек.

— Хорошо. Белый?

— Да. Поторапливайтесь, только осторожнее, там, в бутылочках, — жизнь нашего больного.

Тася кивнула и без лишних разговоров побежала в ледник. А Грушевский уже стоял, обсушивая руки. Лора уже стояла возле шкафчика с эфиром, что-то там перебирала, чтобы отнести в операционную.

Николай Ростиславович, подняв руки, встал на пороге, привыкая к свету над операционным столом, который обеспечивали четыре большие керосиновые лампы.

Сначала старый хирург увидел совершенно безумные глаза мельника, смотрящего на него с мольбой и ужасом. Грушевский изумленно перевёл взгляд дальше… и увидел.

Дальше сознание пропускало увиденное кусками.

Чёрные вытаращенные глаза, залитые потом чёрные брови, чёрная борода на бледно-жёлтом лице.

Фиолетовые большие ступни с жёлтыми ногтями.

Серый вздутый живот.

Белые дрожащие руки, вцепившиеся в операционный стол.

Жёлтые колени.

Заросшие чёрным волосом бедра.

И в ярком свете ламп, невозможно и оскорбительно для глаза, вознёсся здоровенный, в лиловых жилах, член, который за раздувшуюся головку был накрепко притянут к центральной лампе белоснежным бинтом…

— Соблаговолите объяснить, что это всё значит?! — поинтересовался пришедший в себя хирург.

Он так и стоял в проёме двери с поднятыми руками, внешне сохраняя невозмутимость. Его руки слегка тряслись, как в лихорадке. Он закашлялся, чтобы скрыть разрывающую его смесь смеха и гнева, и нахмурил брови, до смерти напугав бедного мельника.

— Она… — прошептал несчастный. — Она… она сказала, что доктор резать будет, что…

— Ну?!

— Ну… Что доктор будет резать… Ну… — Янек чуть не плакал от своей догадки. — Ну… Чтобы не отрезать.

— Что не отрезать?!!

— Ну… — тут мельник уже начал хрипеть, выдавливая слова. — Ой, а что? Что… Можно было не привязывать?!

— Что не привязывать?! — продолжал незабываемый диалог Николай Ростиславович.

— Ну…

— Так. Соблаговолите лежать смирно. — хирург повернулся. — Таисия Терентьевна! Ассистировать будете вы. Лариса Александровна! Несите эфир. Я с вами потом разберусь, что эти художества означают.

— Доктор!

— Всё, Белевский. Лежите спокойно, дышите спокойно, не бойтесь и считайте.

— Как считать?

— Медленно!!! — рявкнул хирург, и окончательно расстроенный мельник покорно начал считать секунды до своего спасения…

* * *

Прошедшая операция была самой сложной для Николая Ростиславовича.

Гниль, слава богу, ещё не успела распространиться по полости живота, но сильнейшая вздутость кишечника мешала работе и заставляла торопиться. Да и просто размеры мельника осложняли действия. Пот тёк со лба хирурга, который, казалось, приобрел дополнительную пару рук. И, непрерывно рассчитывая движения, он буквально потрошил тело и аккуратно спасал жизнь, как умел.

Девочки непрерывно подавали и меняли инструменты, понимая, что доктор уже полностью растворился в операции — точные указания и сдержанные, внешне неторопливые, но на самом деле мгновенные движения, эти блестящие азартом глаза — всё было подчинено цели сделать невозможное — успеть и операцию сделать, и живот вычистить от заразы.

И всё обошлось.

Вряд ли крепкий организм мельника справился бы с последствиями такой операции, но несколько серий уколов немецкого раствора, на которые ушел почти весь тайный запас хирурга, сделали своё дело.

…Ещё несколько дней мельник был при смерти, его душа вольно входила и выходила из тела.