Деды и прадеды

Немцам было не до флотского лейтенанта, они тоже понимали, что лежать под корабельным огнём невозможно, невыносимо, бесполезно, и они побежали в сторону станции. Немцы добежали первыми, вскарабкались в мотовоз и завели мотор. Шелест послышался в третий раз, и разрывы легли правее, ближе к станции.

Добровский перекатился через насыпь и смотрел, как раз за разом стена разрывов перемалывает станцию, склады, смерчем взметая все постройки в воздух, приближаясь к месту, где лежал он.

Рядом застучал мотор мотовоза, прыгавшего по узкоколейке, и тогда, в каком-то безумном прыжке, Вася рванулся к платформе мотовоза и зацепился проволокой на запястьях за сцепку, вывернувшись, как на дыбе. Он орал от боли в пятках, молотившихся о шпалы пульсирующим кровавым мясом, но спасительный мотовоз увозил его прочь от огненной бури, которая бушевала и укрывала тела Кольки и Костика…

* * *

В паре километров за станцией мотовоз остановился. Артналёт уже минут пять как прекратился. Здесь стояла тишина. Только позади слышен был отдаленно напоминавший прибой шум пожара на станции.

Немецкие офицеры спрыгнули на насыпь налево по ходу движения и отправились в сторону села, не заметив, как слева от них, в зарослях колючей и приземистой крымской сосны мелькнула фигура в окровавленной тельняшке.

Глава 4 Культяшки

Ночь заканчивалась. Чад горящего кабеля выворачивал лёгкие. Песок, который постоянно забрасывался в щель взрывами близко ложащихся мин, засыпал пузырящуюся резиновую оболочку, и удушливый дым заставлял измождённых бойцов натужно кашлять. Филиппов прикинул, что от первой роты осталось одиннадцать человек. Девятеро лежали вповалку, прижавшись к стенкам окопов, которые им остались от предшественников. Спали. Он и его напарник Скворцов были в охранении.

Очередной кусок телефонного кабеля догорел. Филиппов ещё подержал руки над огарком, стараясь уловить последние искорки тепла задубевшими ладонями, потом привстал, разминая затёкшие ноги, и вытер закопчённое чёрное лицо рукавом воглой шинели. Филиппов и Скворцов по очереди выглядывали в сторону леса, чёрным кружевом выделявшегося на фоне сполохов залпов тяжёлой артиллерии немцев, бившей по Ленинграду. Из-за грохота обстрела говорить не было никакой возможности. Иногда оборачивались, прищуривая воспалённые глаза, смотрели в сторону Невы.

Темно было только на дне окопов — там, куда не доставал призрачный свет осветительных ракет и бомб. Немецкие «светляки», медленно сносимые ветром, освещали живую кашу, покрывавшую шипящую и пенящуюся разрывами поверхность реки. Когда очередная гроздь «светляков» снижалась и тени становились длиннее, вся эта муравьиная суета, все лодки и плоты, на которых переправлялся очередной десант, начинали двигаться быстрее, и видно было, как люди, объединённые желанием скорее выплыть из гибельной зоны обстрела, ударяли вёслами, разгоняли и неуклюжие, перегруженные плоты, и изящные прогулочные «сигары», которые сидели по уключины в стылой воде.

Немцы, засевшие в неприступной ГЭС-8, умело координировали убийственный огонь, и фонтаны густо ложащихся мин и снарядов накрывали переправу ожившим лесом, подбрасывая вверх разбитое дерево, обрывки человеческих тел, заглушая крики захлёбывавшихся раненых и хриплые вскрики уцелевших. Те, кому ещё предстояло умереть днём, налегая на вёсла, продолжали свой путь к противоположному крутому берегу.

Эта картина ночной переправы стала настолько привычной, что уже не вызывала у Филиппова того липкого чувства отстранённости, когда глаза отказывались видеть, уши — слышать, разум — воспринимать вот такую, ставшую обыденной, ежедневную гибель десятков и сотен людей. Если бы не широкая полоса Невы, вольно несущей холодные воды, здесь тёк бы другой поток — красный.

Филиппов отвернулся, тяжело вздохнув.

Голодные спазмы стали редкими гостями — здесь, на переднем крае пятачка. Голод стал общим чувством, вонь голода прорывалась сквозь гарь тротила и густой запах мертвечины, доносившийся с нейтральной полосы. Да и вряд ли можно было назвать нейтральной полосой то непонятное место между передовыми окопами противников, врывшихся в землю. Нейтральными они не были — где пятьдесят, а где и тридцать метров сплошной ненависти, выстланные телами и кусками людей.

* * *

Припасы доставлялись сюда довольно редко. Сзади, под крутым обрывом плацдарма, густо лежали тяжелораненые, в основном те, кому удалось не утонуть. Лишь немногие выбирались на обрыв. Им предстояло ещё проползти около полукилометра по полю под непрерывным минометным обстрелом. Поэтому в первой линии окопов пайки делились крайне аккуратно — между теми, кого ещё необходимо было попытаться переправить обратно на наш берег, и между теми, кто должен был вести столь требуемые «активные действия»…