Деды и прадеды

Их подвели, очевидно, к штабу, возле которого стояли два грузовика и полдюжины мотоциклов с пулемётами на колясках. Прошло какое-то время, из штаба вышел старший патрульный и сухощавый, подтянутый офицер. Зябко поёживаясь на ветру, он закурил сигарету и молча стал рассматривать пленных.

Вышли ещё два офицера, натягивая перчатки и посматривая в сторону моряков. Они подозвали первого офицера и стали быстро о чём-то говорить шутливым тоном, время от времени заливаясь смехом. Наконец первый офицер небрежно козырнул, ушёл в здание, но вскоре вернулся, неся в руке какую-то коробку. Он передал её одному из патрульных и небрежно махнул рукой в сторону моря, видимо, показывая направление.

* * *

Офицеры и солдаты патруля расположились полукругом на холме рядом с железнодорожной насыпью, на которой стояли старенькие вагоны, платформы и мотовоз.

Распогодилось. Неяркое солнце отогрело землю, и вернувшиеся запахи полыни, открытого пространства и близко шумевшего под невысоким обрывом моря создавали иллюзию ранней весны, однако холодный ветер доносил нотки дыма, жухлой травы — и весна немедленно сменялась предзимком. У немцев было чудесное настроение.

Они наблюдали презабавнейший спектакль, отпуская шуточки и периодически взрываясь смехом, — русские моряки со связанными за спиной колючей проволокой руками копали себе могилы в каменистой, пыльной крымской земле.

Перед ними расположился фотограф — тот улыбчивый обер-лейтенант, который выносил фотоаппарат из штаба. Раз за разом он что-то советовал своим спутникам, те перестраивались, стараясь смотреть в объектив.

Двое солдат, старательно развернувшись лицами к фотографу, били Добровского и Петрова прикладами, если те пытались зубами поднять Колю Стеценко. Колька, обессилевший Колька, уже не мог стоять и, чтобы не упасть на колени, пытался опереться на лопату, по черенку которой при каждом усилии сочилась кровь из истерзанных проволокой запястий. Патрульные с хохотом выбивали лопату, и Стеценко, выламывая руки, тяжело валился на спину и выл от боли.

Моряки за час не смогли проковырять землю глубже, чем на две ладони. Но видимо, немцы никуда не торопились; после нескольких групповых снимков они распределялись по маленьким группкам, по парам или по одному, вставали рядом с моряками, весело улыбались в объектив, вообще, в тот день в жизни восемнадцати— или двадцатилетних немцев всё было замечательно.

Николай упал в обморок. Добровский и Петров держали скользкие бурые черенки лопат и отупело ковыряли землю, ненавидяще смотря на немцев. Старший из офицеров подозвал стоявшего в сторонке офицера, по-видимому врача, так как тот очень профессионально открыл веки Стеценко, несколько раз ударил рукой в перчатке по щекам Николая, но тот был бездвижен, только смотрел прямо в небо. Подошёл обер-лейтенант, взял у одного из патрульных «шмайссер» и как-то просто и буднично дал короткую очередь прямо в лицо Стеценко. Колька вздрогнул и замер.

— Колька! Коленька!! — закричал Костик, но тут же, лёжа на земле, захлебнулся криком, выплёвывая зубы после удара прикладом в лицо. Вася смотрел на кровавое месиво, в которое превратилось лицо Кольки, и только сердце его колотилось и мучилось в груди.

Офицерам, видимо, прискучило всё это занятие, близилось время обеда, пора было завершать потеху. Старший махнул рукой, показывая на моряков, но стоявший рядом военный врач энергично заспорил и направился к Добровскому и Петрову. Вася и Костик стояли рядом — избитые, измученные, ненавидящие. Только слёзы катились из Васиных синих-синих глаз и мешали ему видеть полное, деловитое лицо розовощёкого военврача, методично ощупывавшего его руки, плечи, приговаривая «зер гут». Так же осмотрел врач и Петрова, но после, недовольно хмыкнув, махнул перчаткой.

Раздался сухой щелчок, и Костик свалился к ногам Добровского, убитый выстрелом в затылок. Вася чувствовал, что и к его затылку прижалась холодная сталь ствола, и ждал последней секунды. Немецкий врач что-то горячо доказывал обер-лейтенанту Из их приглушенного разговора Вася расслышал только «нах райх».

И тут небо зашелестело.

* * *

Метрах в двухстах от холма, где фотографировались немцы, рядом с пристанционной водокачкой, встали несколько разрывов главного калибра. Через несколько секунд такие же, сотрясавшие душу, разрывавшие перепонки столбы поднялись над пологим склоном холма, там, где стояли мотоциклы немцев. В воздух взлетели обломки водокачки, брёвна, шифер, грохот сотряс землю. Одни немцы побежали, другие попадали на землю, офицеры бросились к мотовозу.

Добровский понял, что они находятся в «вилке», что третий залп попадет в холм, а дальше, совершенно чётко, он сам бы так сориентировал огонь, дальше главный корабельный калибр будет методично перенесён вправо — к станции, чтобы обратить её в ничто.