Деды

Стояли дни Страстной недели. На бивуаках[360] разбивалась палатка походной церкви, и кто хотел, тот шел молиться. Суворов, вместе со всем штабом питавшийся в эти дни исключительно постной пищей, несмотря ни на какую усталость, постоянно присутствовал при богослужении и все время службы был в величайших хлопотах: пел на клиросе[361] с дьячками и досадовал на них, когда несогласно с ним пели, читал Апостол «с великим напряжением голоса», беспрестанно перебегал с клироса на клирос, то в алтарь, то молился перед местными образами и клал положенное число земных поклонов, наблюдая в это время из-под руки, все ли усердно молятся. «Религии предан, но пустосвятов не люблю», – говорил он и уподоблял их вазам, которые звенят, потому что внутри пусты. Когда были присланы первые австрийские и русские ордена для его подчиненных, он приказал священнику окропить эти знаки отличия святой водой в алтаре, а после молебна, при выносе их на блюде, каждый удостоенный монаршей милости становился на колена, и тогда Суворов с поцелуем и приличным приветствием возлагал на него орден. И сам престарелый австрийский генерал Мелас, которого он называл «папой Меласом», должен был с коленопреклонением принять от него Крест ордена Марии Терезии[362] 2-й степени.

Изумив всю Италию и Европу быстрым переходом от Вероны до столицы Ломбардии, Суворов в Страстную субботу остановился в виду Милана.

– Demain j'aurai mille ans![363] – сказал он каламбур при этом, и действительно, на следующий день, 16 апреля, в самый Светлый праздник, русские полки торжественно вступили в этот город. Народ с восторгом приветствовал своих избавителей, хотя и сильно-таки побаивался этих «северных варваров». Суворов ехал позади своего секретаря Е. Фукса и генерал-лейтенанта Ферстера, приказав им вместо него раскланиваться с публикой. Когда же русские полки, пройдя церемониальным маршем, в тесных колоннах построились в каре на городской площади, Суворов посреди них, сняв шляпу, запел: «Христос воскресе из мертвых».

– "Смертию смерть поправ, И сущим во гробех живот даровав!" – разом, как один человек, подхватило за ним 18 тысяч голосов русского войска.

Все это действительно "соделалось стадом одного пастыря", замечает очевидец[364]. Троекратно повторился гром этой торжественно-священной песни, и эффект хора был поразителен. Миланцы дрожали в исступленном восторге и своими приветственными криками покрыли окончание православного гимна.

– Христос воскресе, ребята! – когда все смолкло, крикнул Суворов солдатам.

– Воистину воскресе, отец! – грянуло ему войско.

Это был могучий отклик на православное приветствие, какого никогда еще не раздавалось в Милане.

Суворов слез с коня и стал христосоваться с окружающими. Его обступили офицеры и солдаты. По замечанию очевидца, "не оставалось ни одного фурлейта[365], которого бы он не обнял и троекратно не поцеловал"[366]. Даже сам пленный Серрюрье не избегнул его лобызания, и Суворов заставил его отвечать по-русски: «Воистину воскресе». Но когда общий восторг достиг полного энтузиазма, старик вдруг прослезился. Он вспомнил любимых своих фанагорийцев.

– С сими чудо-богатырями взял я Измаил, – говорил фельдмаршал, – с ними разбил при Рымнике визиря… Где они?… Как я бы желал теперь с ними похристосоваться![367]

Черепов присутствовал при всей этой грандиозной сцене и живо ощущал в груди своей трепет какого-то священного восторга. Сердце его замирало от радости, и в то же время хотелось плакать, и он не замечал даже, как из глаз его одна за другой падают крупные слезы, и так он был горд сознанием, что и он тоже душою и телом принадлежит к этой доброй, честной, православной семье, которая с дальнего Севера явилась в этот роскошный южный город и здесь, среди чуждой страны и природы, сознает себя все той же извечной и неизменной силой, которая зовется русским народом. Вспомнился также ему и образ Лизы…

Она далеко; но он чувствует ее близко, совсем близко, как бы тоже здесь, рядом с собою, и шепчет ей свое приветствие: "Христос воскресе, моя милая!"

И под влиянием этого чувства достал он из-за пазухи крестик, надетый Лизой на его шею в минуту прощанья, и благоговейно приник к нему губами.

Он мысленно христосовался с нею.