Дед Матвей

И квас дуешь, и под воз лезешь, и бежишь к реке Пслу, срываешь с себя одежду, прыгаешь в воду и полощешься вместе с лошадьми, с коровами, с волами…

А от реки и к реке тянут на веревках рогатый скот, ведут на поводу лошадей:

Купать! Поить!

И отощалое, подавленное криком животное охотно бредет в воду, останавливается, жадно пьет воду и отмахивается мокрым хвостом от мух…

И от хвоста этого по Пслу брызги летят, словно от поповского кропила…

А над рекой Пслом, на площади, торг идет…

Собственно, больше крика, чем торга.

Потому что:

— Ну, как с волами?

— Тихо. Купца нет… Так вот сами меж собой перекидываемся… Если бы со стороны деньжища, дело бы пошло!..

— А лошади?

— Да и лошади… Что ж лошади?.. Цыгане и барышники калечью меняются, а хозяева повыводили — так попробуй, укуси! Денег у крестьянина немного, время как раз перед урожаем, где ты этих денег наберешь?..

— Нет сурьезного купца. Дело идет к осени… К зиме будут продавать, тогда и награбастаем подешевле… . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рыба идет… Мануфактура понемногу… Разные предметы хозяйства… Мелкие вещи… Шерсть идет… Смушки рвут из рук. Хватают кур из корзин… Яйца… Пряжу…

Тут и крику меньше и дела больше… . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уже солнечные лучи падают несколько наискось…

Кругом стихает…

Под возами, под арбами сидят группки, закусывают…

Летят вверх пробки из-под русской горькой.

Стоят бутылки, тряпкой заткнутые: это собственного изделия…

Это магарыч.

— Будем?

— Будем!

— Пусть же ваша гнедая быстро бегает и исправно водит жеребят!

— Дай боже!

Булькает из бутылки в рот беленькая и разливается по жилам, и покраснеет человек, осовеют у него глаза, и говорит он громче и быстрее машет руками…

Под хмельком… . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот уже и домой двинулись.

Запрягают лошадей, запрягают волов…

— Домой…

Потянулась пестрая змея от реки Псла в степи… . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оживает "точок".

Это там, где лошади… Отвязывают от возов лошадей и выводят на дорогу между рядами возов. "Тонок"…

— Эй, охотники менять, налетай!

— Кому буланую?

— Кто серого возьмет?

— Берегись!

— Н-н-о! Н-н-о!

— Берегись!

— Говори! Го-во-ри!

— Бац! Бац! Бац!

Посреди "точка" уже "матери", "матери", "матери"… Ибо немало уже таких, что хлебнули… Намагарычились…

— Бац! Бац! Бац!

— По-о-о-берегись!

Агония…

Еще час, и ярмарка затихает…

"Точок" пуст… Барышники, кому поближе к дому, запрягают лошадей…

Кому далеко — собираются ночевать…

Ведь и завтра ярмарка!

Купцы складывают товары. Вечереет…

Возле цыганских шатров поблескивают костры, готовят ужин…

Не слышно слепцов… И только орган на карусели умоляет Ваньку:

Бросай, Ванька, водку пить,
Пойдем на работу:
Будем деньги получать
Кажную субботу…

Затих орган…

Вечер…

* * *

И вот уже ночь…

Темная ночь, черная ночь, мрачная ночь…

В такую ночь цыганские шатры — лирика, а цыгане — поэзия…

В такую ночь печальная цыганская песня, та песня, которую поет черноокая Галя возле Яшкиного шатра, так звучит:

А-а-а-а! А-а-а!

А-а-а-а!

Тягучая, как степь, песня, и кажется, что и эта песня дышит волей… И слушаешь песню эту грустно-тягучую и забываешь, что черноокой Гале есть до смерти хочется и что ее отец, "Яшка", пьян и возле шатра Галину мать "матом кроет"…

Вот такая-то ночь…

Тогда черные цыганята, сверкающие из-под возов голыми животами и свистящие носами, кажутся потомками вольных жителей степей, а худая, истощенная цыганка, жгущая вшей на костре, кажется той, которая пламенно распевает:

Туса-туса-туса
Мы камам чи-чо!
Я люблю вас горячо…
Эх! Туса-туса-туса!..

Черная ночь… Чародейка-ночь… . . . . . . . . . . . . . . . . .

То ли ночь, то ли звезды, а может быть, пустой желудок выгнал Ваньку, молодого цыгана, из-под воза и:

— Галя! Повеселее!

И рванулось тогда из молодой груди быстрое:

А-та-ра-ра-рай-ра!
А-та-ра-ра-рай-ра!
А-та-ра-ра-рай-ра!
А-та-ра-ра-рай-ра!

А Ванька мелкой дробью зачастил вокруг огня…

Идет, словно плывет, а огонь лижет ему голенища, а из груди его рвется:

— Эх! Да! Пашел!

И чешет Ванька вольную цыганскую, и руки его в такт по голенищам частушечки выбивают:

— Тра-та-та!

И соскакивают с возов взъерошенные люди, почесываются, становятся вокруг костра, хлопают в ладоши, поводят плечами, притопывают в такт ногами…

А-та-ра-ра-рай-ра!
А-та-ра-ра-рай-ра!

— Эх, пашел!

— Молодец, Ванька!

А Ванька плывет вокруг огня, и только ноги у него ходуном ходят, а стан, как струна…

— Эх! Эх! Эх!

Садит Ванька каблуками… Садит с восторгом, садит с жаром, будто там, на земле, вокруг огня, горькая доля его простерлась, будто там, в траве, его бедность притаилась, его недоедание, недосыпание, лишения, истощившие молодую жену его, грязь, покрывающая его маленьких детей, кашель его больных "запалом" и "козинчатых" лошадей…

— Эх! Эх! Эх!
Рраз! Ррраз!

Каблуками! Каблуками! По бедности, по горькой, по цыганской доле каблуками!

* * *

Погас костер…

…Тихо на площади…