Дед

Они выпили еще. Помолчали. Потом Соколов ущипнул официантку.

– Цыпа, – позвал он ее.

Официантка вскрикнула, метнула в жирдяя полный ненависти взгляд.

– Куда ты, цыпа? Садись к нам. Денежки есть.

Соколов ухмылялся, не скрывая своего удовольствия. Он вновь был на коне и занимался тем, что любил больше всего: показывал свою власть другим людям. Пришел охранник, попросил оставить официантку в покое. Иначе, сказал он, быстро вылетите вон.

Соколов обвел его мутным взглядом.

– Шли бы вы, молодой человек.

– Что? – не понял охранник.

– А то, что я… – Соколов запустил пухлую руку в карман, выудил оттуда красную книжицу и хлопнул ею об стол. – Сотрудник Государственной думы. Так что ноги в руки и скажи, чтобы принесли еще водки.

Охранник замешкался, видимо, был новичок. С пьяными государственными людьми дело имел впервые.

– Ведите себя прилично, – повторил он.

Соколов «прочитал» его неуверенность сразу. Он и в редакции проделывал подобное: ловил людей на эмоциях, как какой-нибудь экстрасенс. И, поймав раз, уже не выпускал – при случае засыпал в эти прорехи шуточки, замечания, ухмылки, раскачивал человека, как лодку в шторм.

– Я веду себя прилично, – сказал он. – А ты, похоже, не понимаешь, с кем имеешь дело.

– Запрещено прикасаться к персоналу, – сказал охранник.

– Сейчас я медленно встану, – Соколов стал подниматься, и его качнуло. – Медленно возьму телефон и медленно наберу номер. Это номер моего хорошего знакомого, человека с Лубянки. Если ты все еще будешь торчать у моего стола, когда он возьмет трубку, я скажу ему, что меня здесь обижают. Знаешь, что будет потом? Тебя увезут прямо отсюда. Увезут недалеко – всего лишь через пару улиц. Потом тебя спустят в подвал большого мрачного дома и будут пытать. Натурально пытать, как в Средние века. Потом, когда несколько дней о тебе ничего не будет слышно, забеспокоятся твои родные. Они попытаются звонить, но твой телефон будет отключен. Потом они приедут сюда. Здесь им скажут, что тебя увезли в неизвестном направлении неизвестные люди, забрав прямо посреди рабочей смены. Эта официантка, за которую ты сейчас вписываешься, будет последним человеком, который увидит тебя. Больше тебя не увидит никто. Ну? – Соколов начал набирать номер. – Сыграем в игру?

Охранник кашлянул и поправил галстук. В трубке раздались первые гудки. Их услышали все – видимо, Соколов для пущего эффекта включил громкую связь.

– Не надо больше трогать персонал, – глухо произнес охранник и отступил. Ганин видел, как удаляется, протискиваясь сквозь посетителей бара, его спина.

– И водку не забудь! – заорал ему вслед Соколов. – Оплатишь нам моральный ущерб.

Он захохотал и бухнулся обратно на стул. Ганин наблюдал за ним, потягивая из кружки. Внутри него кипела злость. Он вспомнил, как поднимал заплаканного жирдяя с пола в их последний редакционный день, как вытирал ему слезы, точно заботливая мамаша, и как волновался, не помутились ли от известия об увольнении у Соколова нервы. Сумеет ли он прийти в себя?

И вот теперь он вновь видел толстого во всей его царской красе. Того толстого, о котором успел забыть. Мерзкая желеобразная масса сидела напротив него. Масса только что поочередно унизила двух человек и искренне радовалась этому.

– Давай, Андрюх, – Соколов, румяный от только что совершенной гадости, разливал остатки из графина. – Двинем, что ли, еще по одной. Сейчас новую принесут.

Они двинули. Соколов закурил. Золотые часы зловеще блеснули.

– Ну, так что там? – спросил он. – Нету у вас в пиаре мест? Устал я от всего. От гада своего устал.

– Это ты у него научился? – спросил Ганин, кивнув в сторону, куда удалился официант.

Соколов осклабился:

– Это я всегда умел. Но тут зерна моего таланта попали на благодатную почву.

– Не боишься, что благодатная почва уйдет из-под ног, Миша?

– Боюсь, – признался Соколов. – Все боятся. Думаешь, депутат мой не боится? Еще как боится, Андрюша. Завтра новый созыв, новые люди, или просто ветер подует не в ту сторону, и все. Не будет больше красных корочек и машины с мигалкой. Лопнет пузырь, и покатимся мы все по миру. Он покатится, я покачусь вслед за ним, и все мы будем молиться, чтобы краем пройти по маховику следствия. А то ведь, знаешь, как бывает? Заведут дело и не задумаются. Депутат не депутат, а сменишь костюм на робу и поедешь на Колыму. Поэтому мораль: бери, пока есть возможность. Потому что завтра возможности уже может не быть.

– Вообще-то, Миша, я вот что хотел тебе сказать, – Ганин облокотился на стол и взглянул в пьяные соколовские глаза. – Ты только не паникуй. Дело на вас уже завели.

– В смысле? – удивился Соколов.

– В том смысле, что в кулуарах моей пиар-службы обсуждают содержимое толстой красной папки. В ней есть все про ваши похождения – твои, твоего депутата и всей вашей доблестной партии. И не сегодня-завтра к вам в офис нагрянут мои коллеги по пиару вас хлопать.

– Хлопать? Я не понимаю это жаргон, Андрюша.