Даже не ошибка

Туман — это когда небеса, уставши летать,
Опускаются на землю:

Весь мир становится смутным, как в старой книге
Гравюра под папиросной бумагой.

Дождь — это когда вся земля как в телевизоре.
Он делает все цвета темнее…

Выйдя из печати, книга прославила Рэйна как поэта. Поэзия Марсианской школы стала все больше появляться в антологиях для детей, вполне им соответствуя: ведь идея наблюдения за миром — таким интересным и порой капризно-непредсказуемым — возможно, единственная поэтическая метафора, которую под силу осмыслить детям. Но, оказывается, марсианская поэзия живет еще и на страничке компьютерной программы для аутистов.

Интересные слова довелось мне услышать от Бэрон-Коэна, когда я прощался с ним в его доме в Кембридже. «Вы не видели „Марсианина на детской площадке“? — задумчиво спросил он тогда. — Это подборка интервью с аутичными школьниками, записанных одной аутичной женщиной. Некоторым заголовок кажется оскорбительным, да ведь… они сами себя так назвали. Согласитесь, это вызывает свои ассоциации».

Да, он прав. Аутистов называют — в том числе и они сами — пришельцами среди людей. Ирония здесь состоит в том, что точнее будет сказать ровно наоборот. Они — это мы, и понять их означает понять, что же значит быть человеком. Как правило, инвалидность[43] означает недостаток чего-то. Скажем, дергает малыш родителей за одежду и шепотом спрашивает: «А где же у этого дяди рука?» Но аутизм — это одновременное сочетание способностей и неспособностей: о первых пишут не меньше, чем о вторых. Этакое чрезмерное выражение тех самых черт, которые делают наш вид уникальным. И другие животные социальны, однако только человеческие существа способны к абстрактной логике. Аутист ведет людей к большему очеловечиванию, но куда приведет в результате — нам пока неведомо.

Четвертая часть Безопасно там, где числа

13

Дорожка к библиотеке Бэнкрофт в Беркли идет в гору. По пути вы непременно на что-нибудь засмотритесь: на маленькую лавку с большим лотком для мороженого, на магазин игрушек, переполненный неизбежными играми для любителей «войнушки», на людей в кофейне, куда все время перебегают через дорогу прохожие из кампуса. Пройдете пешеходными мостиками через Земляничную протоку — красивый маленький ручей (если, конечно, не боитесь быть пронзенными потоками трития, излучаемого из ядерной лаборатории), продеретесь через строгий допрос библиотечного служащего в зале редких изданий, потом через еще один в региональном офисе устной истории — и вот вы наконец-то сидите за столом и слушаете записанное на пленку интервью с Артуром Шолоу, получившим Нобелевскую премию в конце 1950-х за участие в создании лазера.

На стороне А, дорожка 12, он говорит вовсе не о своей лаборатории, где были осуществлены его знаменитые эксперименты, и не о годах, проведенных впоследствии в качестве профессора колледжа в Калифорнии. Он говорит о своем сыне Арти. Понимаете, объясняет он, Арти любил поплавать. И с раннего утра в наш дом начинали звонить соседи: Арти с удовольствием плескался в бассейнах на задних дворах то одного, то другого дома. Мы никак не могли объяснить сыну, что можно делать, а что нельзя: даже после сооружения ограды, после навешивания на двери задвижек и замков он порой удирал из дому. Да нет, не ради бунта. Просто хотел поплавать.

Вот интервьюер спрашивает, есть ли какой-то реальный контакт между отцом и сыном: голос Шолоу на записи словно затухает. «Нет, — отвечает он, — нет». Конечно, они пытались как-то установить с ним контакт, но в то время было еще так много всего, чего они не знали. Шолоу и его жена воспитывали аутичного ребенка в ту эпоху, когда, например, для их стэнфордского психиатра самый важный вопрос заключался в том, каким же образом мать Арти психически сломала своего ребенка. Но что им нужно было делать для коммуникации с сыном? Чертовски трудный вопрос. Аутисты ведь не воспринимают свою жизнь как какую-то тайну: они вполне очевидны для самих себя. А вот общение с аутистом кого-то другого напоминает неразрешимую загадку, и обоим ее участникам приходится очень постараться, чтобы быть понятым.