Читаем Давние встречи полностью

«Мы барахтались во мраке тесной палатки, выбирались, расстегивали, обрывая, застежки у входа и разгребали руками лаз через сугроб. Когда мы подняли спальные мешки, вода была уже по щиколотку, — все вещи плавали. Раскопав выход, принялись выбрасывать вещи, — нетрудно вообразить, с какой поспешностью все это делалось! Палатку вытаскивали из-под снега, стоя почти по колено в воде. Свирепствовала по-прежнему буря. А какими несчастными казались мы себе...»

В это тяжелое время, не обращая внимания на страшную болезнь, Седов упорно продолжал готовиться к походу на полюс. Ни тяжкое состояние здоровья, ни отсутствие достаточного снаряжения и нехватка ездовых собак, ни уговоры друзей не могли поколебать его твердой воли.

«1-е января. Болезни на «Фоке» усиливаются, — отмечал в своем дневнике Пинегин. — Утром Зандер почувствовал, что ему плохо. Слег Коноплев. Десны Седова кровоточат, распухли ноги, одышка, сонливость и слабость. Вполне здоровых на судне только семь человек: я, Визе, Павлов, Сахаров, Лебедев, Пустошный и Линник».

Пятнадцатого февраля (это был самый трагический и печальный день) больной, ослабевший, с распухшими ногами Седов выступил в свой санный поход к полюсу.

«Перечитывая свой дневник, — рассказывал об этом памятном дне Пинегин, — я вижу, что все записанное проникнуто тяжелым предчувствием. Все воспринималось не так, как было на самом деле. Так перед грозой вы смотрите только на темную тучу, на застывшую стеклом воду реки и набегающий мрак. Все кажется грозным, — вы уже не видите ни ярких отблесков солнца, ни зелени, ни ослепительных лучей, ни ясного еще неба над головой. Восстанавливая в памяти этот день, я убеждаюсь, что взгляд мой, прикованный к тяжелой туче, не видел многого: только теперь, смотря на последнюю фотографию Седова, снятую за несколько минут до отправления, я припоминаю, как прекрасно было его бледное вдохновенное лицо с далеким взглядом... Седов в этот день явился иным: как будто какая-то мысль завладела им до перевоплощения...»

В день ухода друзья встретились у дверей каюты, Пинегин передал Седову заранее приготовленное письмо. Пользуясь своей к нему близостью, дружеским расположением, художник уговаривал Седова отложить рискованный поход, дождаться полного выздоровления.

Недолго пробыв в каюте, Седов вышел с прощальным приказом. После его прочтения он несколько минут стоял с закрытыми глазами, как бы собирая мысли. Все ждали прощального слова. Но вместо слова вырвался едва слышный стон, в уголках сомкнутых глаз сверкнули слезы. С усилием он овладел собой и начал говорить, сначала отрывочно, потом спокойнее, голос его затвердел:

— Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент... Теперь на нас лежит ответственность быть достойными преемниками наших исследователей Севера... Не беспокойтесь о нашей участи. Нет, не состояние здоровья меня беспокоит, а совсем другое. Разве с таким снаряжением можно выходить к полюсу? Разве с такими средствами рассчитывал я достичь его?..

«Все стояли в глубоком молчании, — рассказывает Пинегин. — Я видел, как у многих навертывались слезы. Седову пожелали счастливого пути...»

В описании первых полярных путешествий, обильных трагическими событиями, трудно найти такие трогательные слова:

«Я долго стоял на торосе, вглядываясь в темноту. Отблеск тусклой зари, величавые белые горы с бледно-зелеными ледниками, груды торосов, — все было особенно тускло. Новую полоску следов уже запорашивал ветер...»

Как и чем объяснял Пинегин поступок Седова, который впоследствии чиновниками был определен как безрассудство? Ведь в поведении Седова — от начала и до конца экспедиции — не было и капли позерства (некоторые люди даже перед смертью могут позировать), хвастливой напыщенности, которыми отличались американские путешественники, относившиеся к неудачам как к досадно сорвавшемуся бизнесу.

Для Г. Я. Седова поход к Северному полюсу был честью его родины, всего русского народа. Не выполнив обещания, назад, на родину, в чиновничий Петербург, где ждали враги, он решил не возвращаться.

— Я ставлю на карту свою жизнь, — сказал он однажды Пинегину. — Не достигнув полюса, не вернусь!

Лучше погибнуть, чем вернуться бесславно! — так объясняется трагическая решимость Седова. Кто знает, — уходя на верную гибель, Седов, быть может, предчувствовал грядущие времена, когда вечною славой станут сиять имена народных героев, строителей, воинов, путешественников, космонавтов. В нем были черты тех лучших русских людей, которые в решительный час борьбы отдавали жизнь за славу родины, за грядущую мирную жизнь человечества.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии