Давид Седьмой

Ни одна заметка в журнальчике шахматного клуба, даже отпечатанная на гектографе, ни одно замечание, комплимент, похвальное слово, вскользь брошенное после сеанса одновременной игры, выражение благодарности, записка, посвящение на книге, не должны были пропасть. Не была забыта ни одна речь, ни одно поздравление.

Брошенное невзначай организатором турниров в Линаресе портье гостиницы: «Этот человек входил в четверку лучших шахматистов мира», – сохранено для потомства. В собственных книгах Бронштейна сообщаются тосты, комплименты, строки из рецензий, афишные подробности.

Если представляется возможность, всё, сказанное о нем самом, записывается на магнитофон, чтобы потом в тиши московской квартиры еще и еще раз прослушать слова об «одном из лучших шахматистов мира, ставшем легендой уже при жизни, и что если бы Бог играл в шахматы, то играл бы как Бронштейн».

В книгах и интервью неоднократно цитируется фраза Макса Эйве, расчитанная на человека, далекого от игры: «то, что делает Бронштейн, – это уже “сверхшахматы”; он может рассчитать на 20 ходов вперед, в то время как простым смертным это не удается больше чем на пять». Неоднократно цитируется Бент Ларсен: «Порой мне кажется, что шахматы прежде всего искусство; тогда я ставлю выше всех Бронштейна».

Не забыт Ларри Эванс, в свое время провидчески издавший книжку «Лучшие партии Давида Бронштейна 1944–1949». А не запамятовал ли Леонид Шамкович о планах написания книги с его избранными партиями? Что-то ничего не слышно от бывшего московского, а теперь нью-йоркского гроссмейстера.

С гордостью повествуется, как он в конце 1967 года указал руководителям общества «Динамо» при подсчете медалей, что он, Бронштейн, является «двойным победителем: в тот год спартакиадный турнир являлся одновременно командным первенством страны, так что руководители в своей отчетности его медаль могут рассматривать как две».

Здесь и там – фотографии Фишера. Что привлекало Бронштейна в эксцентричном гении? Страстная преданность игре, фанатизм? Может быть. Но не было ли здесь и преклонения перед безжалостными, беспощадными шахматами американца? Или успехи Фишера, сокрушавшего советских коллег Бронштейна, настолько проливали бальзам на его душу, что Дэвику было просто приятно каждый день видеть лицо американца?

1 апреля 2000 года. Бронштейн встретил Иванова новостью: «“А мне сегодня Фишер позвонил” “Неужели правда?!” “Шучу, конечно”. А в глазах грусть».

«Вы понимаете, у меня сейчас полный ералаш. Посмотрите, кстати, – стаунтоновские шахматы, мне их подарили в Рейкьявике. Это точная копия тех, которыми Фишер и Спасский играли матч в 1972 году».

Мы подходим к шкафу. В обширной библиотеке Бронштейна имелись не только шахматные книги, но и художественная литература, альбомы по искусству, всевозможные справочники, атласы и неимоверное количество словарей, зачастую диковинных, редко встречающихся языков. Энциклопедия на испанском, купленная в Овьедо, толстенный учебник высшей математики, тоже на испанском. Тут же – сборники анекдотов, приобретенные в Лондоне еще в 1947 году и благополучно сохранившиеся до начала следующего тысячелетия.

«Взгляните – часы с секундомером, отсчитывающим время до сотой доли секунды, вы понимаете, что это значит, ведь тогда рекорд мира был на стометровке 10,2 секунды. Нет, вы понимаете? 300 франков за них отдал в Швейцарии, помню как сейчас. Единственное, что осталось от того турнира. Посмотрите, это я из Африки привез, а это из Аргентины. А это – “Атлас сердца”… Купил его в Коста Рике. Подробнейший! Все клапаны, сосуды, желудочки… Всё до мельчайших подробностей. Правда ведь, хорошо! Жалко, что атласы и других органов не приобрел тогда…

А вот взгляните, – книжечки английских кроссвордов, купил, чтобы решать их, если меня не будут посылать на заграничные турниры. “Взгляните, пожалуйста”, – он показывает книгу Геллера с посвящением – “Давиду Бронштейну – старому другу с наилучшими пожеланиями, а также с благодарностью за творческие идеи, которые в свое время привлекли меня в ряды староиндийцев”.

А вот посмотрите, что писал тогда обо мне аргентинский журнал, или вот этот – испанский: “Бронштейн – сильнейший игрок в мире”. И вы знаете, я был сильнейшим игроком в мире. Так же как атланты держали небеса, я всю жизнь пробовал держать импровизацию в шахматах на собственных плечах. И что это принесло мне? Я играл в чемпионатах Москвы, которые избегали все сильнейшие гроссмейстеры. Я делал это потому, что хотел доставить удовольствие любителям…»

«Вам знакомо это положение?» – он поймал мой взгляд на позицию, расставленную на магнитных шахматах. «Это одна партия Файна, ранняя, я всё думаю, чего это он здесь ладью не взял. Разговаривали с ним однажды? По-голландски? Да, у него жена ведь была голландка. Файн, знаете, был умнейший человек. Когда услышал, что вторая часть первенства мира в 1948 году будет играться в Москве, сразу отказался от участия, в то время как Эйве и Решевский еще какие-то надежды лелеяли. Смешные…