Давид Седьмой

По истечении времени Бронштейн откровенно сожалел о своем поступке: «С годами я всё чаще задумываюсь над тем, а надо ли было мне так безоглядно жечь мосты? Все “подписанты” благополучно прожили эти годы, ездили по миру, играли в престижных турнирах, набирали рейтинги, раздавали интервью, совесть их не мучает. Более того, ни в одном шахматном журнале я никогда не видел слов осуждения в их адрес. Да и сам Корчной однажды удивил меня фразой: “Я не настолько наивен, чтобы судить о людях на основании того, подписали ли они письмо против меня или не подписали”».

Бронштейну был запрещен выезд на турниры в Западную Европу на десяток лет. Но он продолжал вести рубрику в «Известиях», играл в турнирах в Советском Союзе, пару раз в странах Восточной Европы, и только путь на Запад был ему закрыт.

Проблемы с выездом за границу испытывали многие гроссмейстеры в Советском Союзе. С такими проблемами сталкивался не только Бронштейн, но и – в разные периоды своей карьеры и по разным причинам – Керес, Таль, Тайманов, Спасский, Корчной, не говоря уже о богах меньшего калибра. Даже Ботвинник после слишком откровенного интервью в русском эмигрантском журнале стал на четыре года «невыездным».

На Олимпиадах и в командных первенствах Европы Бронштейн всегда играл очень хорошо, но с конца шестидесятых годов его перестали приглашать в команду. Несмотря на подводные течения и интриги, всегда имевшие место быть в советских шахматах, спортивный принцип всё же соблюдался, и за сборную страны выступали Ботвинник, Смыслов, Бронштейн, Керес, Геллер. Потом их места заняли, Петросян, Таль, Спасский, Штейн, Корчной, Полугаевский, чьи спортивные успехи были выше, чем у Бронштейна.

В семидесятых годах шахматный бал в Советском Союзе правили уже представители нового поколения во главе с Карповым, а затем пришло поколение еще более молодых, ведомое Каспаровым. Они показывали в первенствах Советского Союза несравнимо лучшие результаты чем ветеран, далеко не всегда попадавший в эти первенства.

Но привыкнув с юношеских лет к исключительному положению, занимаемому им в иерархии советских шахмат, Бронштейн, когда его звезда потускнела, не смог смириться с переменой своего места в этой иерархии.

Вспоминал: «Я и сам отчасти был виноват: ни разу не обращался ни в шахматную федерацию, ни в Спорткомитет с просьбой направить меня на какой-нибудь турнир. Помню, как после возвращения с турнира в Югославии в 1979 году, я в сердцах сказал всесильному зампреду Спорткомитета СССР Ивонину: “Я никогда не приду к вам за турниром, потому что вы делаете вид, что вы мне даром выдаете тысячу долларов”».

Тогдашний куратор шахмат в Советском Союзе, беседуя с пятидесятипятилетним гроссмейстером, наверное, действительно полагал, что посылая Бронштейна на заграничный турнир, занимается благотворительностью: ведь к успехам советских шахмат, о которых мог бы рапортовать Ивонин, Бронштейн не имел никакого отношения.

«Начальник управления шахмат однажды заявил мне, что одного турнира в год для игрока моего класса достаточно, а персональные приглашения, которые приходят на мое имя, для них никакого значения не имеют!» – вспоминал Бронштейн. Имелся в виду Виктор Батуринский, сказавший ему однажды, показав пальцем в потолок: «Вами там очень недовольны…»

Функционеры действительно не любили этого вышедшего в тираж траублмейкера, но, видя, конечно, его чудачества, позволяли играть роль фрондёра, небожителя, городского сумасшедшего, оригинала и чудака, размахивающего картонным мечом.

Люди, живущие в дон-кихотовской действительности, как правило, не могут убедительно обосновать своих действий. С прагматиками они вступают в неразрешимый спор, стоящих у власти – раздражают. Это вечные отщепенцы, бессильные переделать мир, сделать свою реальность всеобщей и потому не нужные никому.

В глазах функционеров, он был попросту боязливым шлемилем, своенравным, но совершенно не опасным. Они знали, что имеют дело с человеком, который «в речах витийствовал, но был пуглив как муха».

Пусть его – полагали они: иначе снова будет критиковать систему отбора, одобренную советской федерацией, или писать жалобы и письма в ФИДЕ, как это было, например, когда Бронштейн просил включить его в число участников межзонального турнира.

Отношение к Бронштейну можно было сравнить с отношением к странствующему идальго в герцогском доме; на него смотрели как на чудака, говорящего, что несправедливость должна быть разрушена. И это смешно.

* * *

Когда у Бронштейна спрашивали – есть ли у него ученики? – он отвечал: «Нет у меня ни учеников, ни последователей. Никто не смотрит на шахматы так, как это делал я».

Такого рода высказывания разбросаны здесь и там в интервью и статьях Давида Бронштейна. Говорил он это и мне, добавляя иногда, что считает себя учеником Лябурдонне.

Бронштейн консультировал Виктора Корчного, Нону Гаприндашвили, Майю Чибурданидзе. Оказавшись на Западе, он тренировал шахматистов Испании, Исландии, Англии, Бельгии.