Читаем Давид Копперфильд. Том Ii полностью

— Я поступила с ним великодушно, — продолжала бабушка, по обыкновению положив свою руку на мою. — Теперь, спустя много лет, я могу сказать, Трот, что я действительно была великодушна. Он был так жесток со мной, что я могла бы добиться выгодных для себя условий развода, но я не сделала этого. Он скоро промотал все, что я дала ему, падал все ниже и ниже, женился, кажется, на другой женщине, стал авантюристом, игроком, мошенником. Вы видели, каков он теперь, но это был красавец, когда я вышла за него замуж (в словах бабушки прозвучал отголосок былой гордости и восхищения), и я, глупая, верила, что он — олицетворение чести.

Она пожала мне руку и покачала головой.

— Теперь он ничто для меня, Трот, меньше, чем ничто. Но чтобы он не понес наказания за свои проступки (а это неминуемо случилось бы, если бы он бродил здесь), я, когда он время от времени появляется, даю ему больше денег, чем даже могу, лишь бы он отсюда убрался. Я была глупа, когда вышла за него замуж, и до сих пор так неисправима в этом отношении, что во имя моих прошлых иллюзий не хотела бы, чтобы он подвергся какой-либо каре.

Бабушка тяжело вздохнула и стала разглаживать рукой свое платье.

— Вот, дорогой мой, — промолвила она, — вы все и узнали об этом: начало, середину и конец. Больше мы с вами не станем говорить о нем. И, конечно, вы никому другому не заикнетесь об этом. Это моя старушечья история, и будем, Трот, держать ее про себя.

<p><emphasis>Глава ХIХ</emphasis></p><p><emphasis>ДОМАШНИЕ ДЕЛА</emphasis></p>

Не бросая репортерства, я усердно работал над книгой. Она вышла в свет и имела большой успех. Из уважения к себе я оставался скромным, и чем больше меня хвалили, тем больше старался заслужить эти похвалы.

Я не излагаю в этом повествовании историю моих беллетристических произведений (пусть уж они сами говорят за себя) и упоминаю о них лишь мимоходом, поскольку они составляют часть моего жизненного пути.

Имея к этому времени некоторые основания верить, что природа и обстоятельства сделали меня писателем, я отдался этому своему призванию.

Я стал пользоваться как писатель таким успехом, что наступил момент, когда я счел для себя возможным освободиться от надоевших мне парламентских прений. Поэтому в один радостный вечер я в последний раз занес на бумагу скучную музыку парламентских волынок, чтобы никогда больше не слышать ее. Но все-таки и теперь еще я узнаю на страницах газет завывание этих волынок, ставшее еще более оглушительным.

Прошло года полтора со времени моей женитьбы. После многих неудачных попыток мы оставили мысль об управлении нашим хозяйством, и оно кое-как шло само собой, с помощью сменявшихся, но неизменно негодных слуг. Когда, однако, двое наших слуг подконец основательно обворовали нас и один из них перекочевал из нашего дома в тюрьму, а после суда и на каторгу, я серьезно задумался и пришел к выводам, которыми не мог не поделиться однажды вечером с Дорой, несмотря на всю мою нежность к ней.

— Любимая моя! — сказал я. — Мне очень больно думать, что наше безразличное отношение к хозяйству приносит вред не только нам, к чему мы уже привыкли, но и другим людям.

— Столько времени вы молчали, — промолвила Дора, — а теперь снова собираетесь быть злюкой!

— Нет, нет, моя дорогая! Дайте мне высказаться.

— Да я не хочу ничего знать! — ответила Дора.

— Но я хочу, чтобы вы знали это, моя любимая. Спустите Джипа на пол.

Дора приставила нос Джипа к моему и сказала: "Боб", чтобы рассмешить меня, но, когда это ей удалось, водворила Джипа в его пагоду и села, сложив руки и глядя на меня с самым покорным видом.

— Дело в том, моя дорогая, что в нас — зараза и мы заражаем всех вокруг нас.

Я мог бы продолжать так же фигурально выражать свою мысль и дальше, но, заметив полное недоумение на лице Доры, решил говорить проще.

— Мы, детка, не только благодаря нашей небрежности теряем деньги, не имеем удобств и даже иногда раздражаемся, но и берем еще на себя тяжелую ответственность, развращая всех поступающих к нам в услужение или имеющих с нами деловые отношения. Я начинаю бояться, что вина не только на их стороне и что все эти люди так плохо кончают потому, что мы не делаем как следует своего дела.

— О, какое обвинение! — воскликнула Дора, широко раскрывая глаза. — Можно подумать, что я сама крала!

— Дорогая моя, — возразил я, — не говорите бессмыслицы. Никто ничего подобного не говорил вам.

— Нет, вы говорили, — настаивала Дора. — Вы сами знаете, что говорили! Вы сказали, что я не делала как следует своего дела, и сравнили меня с ним.

— С кем? — спросил я.

— С лакеем-каторжником! — заплакала Дора. — Как мог ли вы, жестокий человек, сравнить с ним свою жену? Почему вы не сказали мне до вашей свадьбы, какового вы обо мне мнения? Почему вы, бесчувственный, не сказали мне и того, что считаете меня хуже лакея-каторжника? Боже мой! Какого вы обо мне ужасного мнения!

— Ну, дорогая Дора, — ответил я, стараясь тихонько отнять платок, который она прижимала к глазам, — все это не только смешно, но и нехорошо с вашей стороны. Прежде всего — это неверно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
1984. Скотный двор
1984. Скотный двор

Роман «1984» об опасности тоталитаризма стал одной из самых известных антиутопий XX века, которая стоит в одном ряду с «Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли и «451° по Фаренгейту» Брэдбери.Что будет, если в правящих кругах распространятся идеи фашизма и диктатуры? Каким станет общественный уклад, если власть потребует неуклонного подчинения? К какой катастрофе приведет подобный режим?Повесть-притча «Скотный двор» полна острого сарказма и политической сатиры. Обитатели фермы олицетворяют самые ужасные людские пороки, а сама ферма становится символом тоталитарного общества. Как будут существовать в таком обществе его обитатели – животные, которых поведут на бойню?

Джордж Оруэлл

Классический детектив / Классическая проза / Прочее / Социально-психологическая фантастика / Классическая литература