Давид Копперфильд. Том Ii

— Быть может, вам суждено спасти погибшее создание, — проговорила она. — Я боюсь даже думать об этом. Мысль этa кажется мне слишком смелой. Если мне удастся сделать что-нибудь хорошее, я начну тогда надеяться. Вы мне оказали доверие, и я попробую… Больше я ничего не знаю и больше ничего не могу сказать…

Снова едва сдерживая слезы, она протянула руку, коснулась ею мистера Пиготти, словно надеясь получить от него какую-то благодетельную силу, а затем отошла от нас и пошла по пустынной улице.

Она, видимо, была больна и, вероятно, уже давно, очень худа и бледна, и ее запавшие глаза говорили о лишениях и страданиях.

Мы шли за ней на близком расстоянии (нам было по пути), пока не дошли до освещенных и людных улиц. Я так безусловно верил обещанию Марты, что предложил мистеру Пиготти не итти больше за ней: она могла подумать, что мы сомневаемся в ней. Он был того же мнения, и мы, предоставив Марте итти своей дорогой, сами направились в Хайгейт.

Значительную часть пути мистер Пиготти прошел со мною вместе, и, прощаясь, мы горячо пожелали друг другу успеха в нашей новой попытке.

Была полночь, когда я пришел домой. Я остановился у калитки, прислушиваясь к звону колоколов св. Павла и к бою множества городских часов, как вдруг, к своему удивлению, увидел, что дверь бабушкиного домика открыта и слабый свет из ее передней падает на дорогу.

Думая, что бабушка могла переживать один из своих прежних страхов, я решил зайти поговорить с ней. Каково же было мое изумление, когда я заметил стоявшего в ее садике мужчину! У него в руке был стакан и бутылка, и он пил. Я остановился среди густой листвы у забора. Уже взошла луна, и хотя она светила довольно тускло, но я все-таки узнал в незнакомце того самого человека, которого мы с бабушкой однажды встретили в городе.

Он ел, пил и, видимо, делал это с чрезвычайным аппетитом. При этом он с любопытством разглядывал коттедж, точно впервые видел его. Поставив бутылку на землю, он украдкой посмотрел на окна и вокруг себя с видом человека, которому не терпится поскорее уйти.

В этот момент вышла в сад бабушка. Очень взволнованная, она положила в руку незнакомца несколько монет. Я слышал, как они звякнули.

— Только и всего? — спросил он.

— Я не могу уделить больше, — ответила бабушка.

— Тогда я не уйду, — заявил он. — Вы можете взять эти деньги обратно.

— Вы скверный человек, — сказала бабушка, страшно волнуясь. — Как можете вы так обращаться со мною? Впрочем, зачем я спрашиваю! Вы пользуетесь моей слабостью. Мне следовало бы навсегда освободиться от ваших посещений, предоставив вас самому себе!

— А отчего же вы не предоставляете меня самому себе?

— И вы еще спрашиваете меня об этом? Что за сердце у вас!

Он недовольно позвякивал деньгами, качая головой, и наконец проговорил:

— Значит, это все, что вы намерены дать мне?

— Это все, что я могу дать вам, — сказала бабушка. — Вы знаете, что я понесла денежные потери и стала беднее прежнего. Я говорила вам об этом. Скажите, почему, получив эти деньги, вы не уходите с моих глаз? Мне больно видеть вас таким, каким вы стали!

— Действительно, я довольно-таки оборван, если вы имеете это в виду, — согласился мужчина, — живу, как сова.

— Вы почти обобрали меня, — продолжала бабушка, — вы на многие годы ожесточили мое сердце, вы вели себя по отношению ко мне фальшиво, неблагодарно и жестоко. Ступайте и покайтесь. Не прибавляйте новых обид к множеству старых!

— Ну, все это прекрасно, — пробормотал он. — Да, видно, пока придется довольствоваться этой мелочью.

Он, казалось, был смущен слезами бабушки и, понурив голову, направился к выходу. Сделав два-три шага, я столкнулся с ним у калитки и прошел мимо него, когда он выходил. Мы недружелюбно поглядели друг на друга. Я бросился к бабушке.

— Опять этот человек тревожит вас! — торопясь, сказал я. — Дайте мне поговорить с ним! Кто он?

— Дитя мое, — промолвила бабушка, взяв меня за руку, — пойдемте, и не говорите со мной минут десять.

Мы присели в ее маленькой гостиной. Бабушка укрылась за старым зеленым экраном, привинченным к спинке стула, и время от времени утирала себе глаза. Так прошло около четверти часа. Затем она поднялась, подошла ко мне и села рядом.

— Трот! — проговорила она спокойным тоном. — Это мой муж.

— Ваш муж, бабушка?! Я думал, он умер.

— Умер для меня, — ответила бабушка, — но жив.

Изумленный, я молчал.

— Бетси Тротвуд как будто неспособна к нежной страсти, — тем же спокойным тоном начала рассказывать бабушка, — но было время, Трот, когда она всецело верила этому человеку, когда она любила его и не отказала бы ему ни в чем. Он отплатил тем, что почти разорил ее и едва не разбил ее сердца. Тогда она похоронила все эти чувства раз навсегда…

— Дорогая моя, хорошая бабушка!