Давид Копперфильд. Том Ii

— Зимой надо будет выстлать его дом фланелью, — продолжала бабушка, — и я не удивлюсь, если весной, когда зацветут цветы, он выйдет из него здоровехоньким. Эта милая собачка, я думаю, всегда найдет в себе силы, чтобы лаять на меня.

Дора помогла Джипу влезть на кушетку, и он тотчас же яростно залаял на бабушку и лаял тем ожесточеннее, чем больше смотрела на него бабушка сквозь свои очки.

Дора с трудом уложила его возле себя и, когда он успокоился, стала гладить его длинные уши, задумчиво приговаривая: "Даже маленький Джип… Бедняжка!"

— У него хорошие легкие, — весело проговорила бабушка, — и его антипатии очень устойчивы. Несомненно, он проживет еще много лет. Но если вы, Цветочек, хотите иметь собаку, чтобы бегать с ней, я подарю вам другую.

— Благодарю вас, бабушка, — промолвила Дора слабым голосом, — но, пожалуйста, не делайте этого.

— Не делать? — спросила бабушка, снимая очки.

— Я не могла бы иметь собаки, кроме Джипа. Это было бы нехорошо по отношению к нему. Кроме того, я не могла бы жить так дружно с другой собакой, как с Джипом, ведь та не знала бы меня до замужества и не лаяла на Доди, когда он впервые пришел в наш дом. Боюсь, бабушка, что я не могла бы любить другую собаку, кроме Джипа.

— Конечно, вы совершенно правы, — сказала бабушка, снова лаская ее.

— А я не обидела вас, бабушка?

— Какая чувствительная крошка! — воскликнула бабушка, нежно наклоняясь над ней. — Откуда ей пришло в голову, что я могу быть обижена?

— Нет, нет, я этого не думала, — возразила Дора, — но я немного устала, и разговор о Джипе сделал меня еще глупее, чем обычно. Он знал меня во все минуты моей жизни… ведь правда, Джип?.. и я не могла бы отвернуться от него из-за того, что он немного постарел. Да разве я могла бы, Джип!..

Джип теснее прижался к своей хозяйке и лениво лизал ей руку.

— Вы не так стары, Джип, чтобы покинуть свою хозяйку, — продолжала Дора, — и мы с вами можем еще некоторое время составлять друг другу компанию.

Прелестная моя Дора! Когда в следующее воскресенье она сошла к обеду и так обрадовалась старине Трэдльсу (он все еще обедал у нас по воскресеньям), мы думали, что через несколько дней она снова будет "бегать, как прежде". Но нам снова и снова говорили: "Подождите еще несколько дней", а она все не бегала и даже не ходила. Выглядела она прехорошенькой и была очень весела, но маленькие ножки, так проворно танцевавшие прежде вокруг Джипа, были вялы и не подвижны.

Каждое утро я сносил ее на руках вниз по лестнице и каждый вечер относил наверх. Она обнимала меня за шею и от души смеялась, а Джип, лая и задыхаясь, вертелся вокруг нас. Бабушка, самая лучшая и самая веселая из сиделок, шла за нами, нагруженная шалями и подушками. Мистер Дик ни за что никому не уступил бы своего поста "свеченосца", Трэдльс, наблюдая, частенько стоял внизу лестницы, и Дора через него посылала веселые приветствия "самой милой девушке на свете". У нас получалась совсем праздничная процессия, и моя женушка-детка была при этом радостнее всех.

Но порой, когда я нес ее наверх и чувствовал, как она делается все легче, у меня на душе становилось очень тоскливо и пусто. Мне казалось, что я приближаюсь к каким-то ледяным областям, еще невидимым, но морозное дыхание которых уже начинает сковывать мою жизнь. Я избегал углубляться в это, пока однажды вечером не услышал, как бабушка, прощаясь с ней, крикнула: "Доброй ночи, Цветочек!". Я сел, одинокий, у моего письменного стола и горько заплакал. "Какое роковое прозвище! — думалось мне. — Наш цветочек в самом деле увядает на своем стебельке".

Глава ХХ Я ВОВЛЕКАЮСЬ В ТАЙНУ

Однажды утром я получил письмо из Кентербери, адресованное мне в "Докторскую общину", и не без удивления прочел следующее:

"Дорогой сэр!

По не зависящим от меня обстоятельствам наши дружеские отношения прервались на продолжительное время. А между тем, когда мне изредка удается, среди моих служебных обязанностей, бросить взгляд на сцены и события прошлого, окрашенные радужными цветами воспоминании, эти наши дружеские отношения всегда возбуждают во мне и впредь будут всегда возбуждать наиприятнейшие, не поддающиеся описанию чувства.

Это обстоятельство, дорогой сэр, вместе с той высотой, на которую вознесли вас ваши таланты, лишает меня смелости называть товарища моей юности фамильярно: Копперфильд. Довольно того, что это имя, произносить которое я считаю за особую честь, всегда будет с чувством уважения и любви храниться, словно сокровище, в нашем семейном архиве (я имею в виду архив, где миссис Микобер хранит все имеющее отношение к нашим бывшим жильцам).

Человеку, попавшему благодаря собственным ошибкам и случайному стечению неблагоприятных обстоятельств в положение утлой ладьи, идущей ко дну (если только мне будет позволено употребить подобное морское выражение), такому человеку, когда он берется за перо, чтобы обратиться к вам со своим посланием, неуместно говорить комплименты или приносить поздравления. Он должен предоставить это рукам более непорочным.