Давайте напишем что-нибудь

– Помню вот, должок у покойного передо мной был… тринадцать иен. Вот теперь всё. До свидания.

Инспектор осторожно улыбнулся и ушел, оставив простодушную Пакиту наедине с ее горем.

– Все инспекторы сволочи! – про себя обобщил мертвый Кикимото.

Простодушная Пакита похоронила его во дворе мастерской, вырыв возле одной из стен просторную могилу. Из раздавленной яичной скорлупы она соорудила над могилой высокий белый холм.

– Ну, чем не Купол Мира! – похвалила себя простодушная Пакита и села у подножия холма.

В ее чреве уютно копошилось потомство: четыре мальчика и одна девочка без бантов. Уже были отчетливо слышны их счастливый смех и добродушные пререкания. Особенно радовали будущую мать голоса Хорхе и Луиса – она даже пожалела, что так настойчиво отказалась рожать Борхеса: было бы еще веселее!

– Чего сидишь-то? – покачала головой проходившая мимо ворчливая соседка Мерседес последней модели. – Нагуляла пять пуз себе и сидит!

Простодушная Пакита не знала, как ответить на заданный ей вопрос, и только улыбнулась светлой улыбкой.

Плюнув в ее сторону, ворчливая соседка Мерседес последней модели опять покачала головой и сказала:

– Вот уж воистину простодушная! Недаром народ Испании прозвище тебе такое дал…

И, осторожно трогаясь с места, Мерседес последней модели с бархатным звуком отъехала в направлении местного рынка покупать сельдерей.

А простодушная Пакита легко вздохнула и задумалась о том, до чего же все-таки прекрасна жизнь со всеми ее радостями и горестями.

ГЛАВА 30 Сильный рывок вперед, не ломающий гармоничной структуры художественного целого

Те из нетерпеливых читателей, которые, начиная уже с первой главы, упрекали автора данного произведения в постоянном топтании на месте, неправы в корне зуба – и мне жаль их. Тупые, недальновидные, они и понятия не имеют о том, какие необозримые дали были открыты им на протяжении, и протяжении, и протяжении последних двадцати девяти глав. Структура художественного целого во всем своем великолепии оказалась развернутой перед ними вширь: гуляй не хочу! Причем, прошу заметить, никаких угроз: дескать, направо пойдешь – Редингота потеряешь, налево – Деткин-Вклеткина, назад – Марту, а пойдешь вперед – хлопнут тебя сицилианские мафиози без суда и следствия так, что мало не покажется… Отнюдь и отнюдь, доложу я вам: личная безопасность читателя и безопасность его близких для автора настоящего художественного произведения всего дороже.

А что иной писатель идет вширь, но не вглубь, так это только вопрос его идиостиля – хоть Цветана Тодорова спросите, если найдете. Бывают, например, писатели с панорамным типом мышления (замечу в скобках, что как раз он-то и присущ хоть и покойному, но от природы своей все-таки весьма и весьма беспокойному автору данного произведения): таких писателей, как правило, тянет к развернутой монументальности. Откуда подобные берутся, спросите вы меня? Отвечу вам: подобные берутся из гущи самой жизни. Иногда бывает достаточно просто запустить в эту гущу пятерню – и тотчас же вытащишь на свет Божий пару-тройку художников слова с панорамным типом мышления, причем одним из них обязательно будет ваш покойный слуга.

Что же предполагает он, панорамный тип мышления? А предполагает он склонность художника слова к отображению в бессмертных своих творениях широкого, как монголоидное лицо, среза жизни на данный момент времени. Образно говоря, берет художник слова огромный нож и начинает резать прямо по живому – что твой хирург. И тогда уж – кто не спрятался, я не виноват, а уже через минуту внутренности мира вывернуты наружу – подходи, читатель, любуйся… совершай, так сказать, анатомический анализ жизни. Если же задели кого неосторожным движением – отсекли ручку, ножку, головку, так… не без этого: срез он срез и есть, не убережешься! И не надо говорить, что вокруг слишком много изувеченных… правда эпохи выше кривды всех изувеченных.