Давай притворимся, что этого не было

Если бы вы нас не знали, то могли бы вообразить, что мы в этот момент кружимся на балу при свете свечей, а не стоим перед декоративным задником в фотостудии в торговом центре. Как бы то ни было, в колонках звучал Лайонел Ричи. Играла песня «Танцуя на потолке». Как будто бы даже торговый центр над нами насмехался.

Как же хорошо дома

Когда мы поженились, я начала работать в службе управления персоналом. Виктор работал с компьютерами. Мы купили небольшой домик семидесятых годов постройки в Сан-Анджело, том самом городе, где ходили в колледж. Дом быстро оброс множеством воспоминаний. Именно в этом доме я решила, что «Проблема 2000» – это, по сути, конец света, так что в канун Нового 2000 года наполнила ванну водой, чтобы нам было что пить, когда вода в кранах превратится в кровь, но мой кот не понял, что ванна полная, и плюхнулся прямо в воду, и вся вода от этого стала грязная. Виктор смеялся над моим негодованием, и меня это просто выбесило, потому что але! Я как бы делаю это для нас обоих. А потом он оставил меня одну дома, чтобы поехать проверить компьютеры на работе, и даже не зарядил для меня дробовик, прежде чем уехать. Когда он вернулся несколько часов спустя, я уже забаррикадировала дверь диванами, чтобы в дом не ворвались мародеры. Я слишком устала, чтобы раздвигать обратно всю эту мебель, так что просто сказала ему, что дверь не работает из-за проблемы 2000 и ему придется спать под машиной. В итоге ему удалось меня убедить в том, что никаких мародеров поблизости нет, так что я открыла окно, чтобы он смог забраться в дом.

Эти счастливые воспоминания и вертелись у меня в голове, когда месяц спустя Виктору предложили работу в Хьюстоне, и он оставил меня продавать дом. Он нашел для нас новое местечко и рассчитывал, что я приеду следом за ним в Хьюстон через неделю-другую, но как только у меня появилась возможность уехать из глуши, откуда я всю жизнь мечтала свалить, я тут же поняла, насколько сильно не хочу уезжать. Меня пугала одна только мысль о жизни в большом городе, и я сделала все возможное, чтобы дом не купили. Я парковалась так, чтобы загораживать знак

который установил Виктор, и говорила стучавшимся к нам в дверь людям (которые увидели размещенное Виктором в газетах объявление), что мы продаем дом, потому что «я просто не могу больше жить в доме, в котором произошло столь ужасное убийство».

Спустя шесть месяцев ожидания Виктор начал подозревать, что я специально тяну с продажей, и приехал забрать меня в Хьюстон, сказав, что дом просто будет стоять пустой, пока его кто-нибудь не купит. Он с недовольным видом вытащил из решетки радиатора моей машины знак «Продается» (я все свалила на несуществующих хулиганов, которые, как я убеждала потенциальных покупателей, скитались по окрестным улицам по ночам в поисках потерявшихся домашних животных, чтобы их сожрать) и водрузил его обратно. Два часа спустя в дверь кто-то позвонил, и Виктор продал дом какому-то случайному прохожему. Он планировал отдать его своей дочке с мужем и принялся мерить лужайку перед домом, на которой хотел поставить колодец желаний, чтобы «дорожка выглядела более привлекательной». Мне стало жалко наш дом почти так же сильно, как себя саму.

Проведя несколько месяцев в Хьюстоне, я поняла, что разница между двумя городами не так уж и велика, если не считать пробок и того, что мои родители не так часто без предупреждений появлялись у нас с мертвыми животными в кузове машины. К собственному удивлению, однако, я стала тосковать по этому. Виктор пытался меня убедить, что это все лишь новое приключение, в котором полно суши, музеев, культурных мероприятий и пугающих кофеен, и (прямо как это было с Уоллом) я, стиснув зубы, принялась просто терпеть, уверенная, что вскоре мы непременно уедем из Хьюстона и вернемся в Западный Техас. И с этой мыслью я и прожила все следующие десять лет.