Дашкова

Однако помолвка не состоялась. Некоторые современные исследователи, ссылаясь на старое мнение П.И. Бартенева, полагают, что и не могла состояться: красавец Куракин не взял бы за себя «горбатенькую» Анастасию{734}. Но в тогдашнем придворном обществе обсуждали совсем другую причину – вопрос о приданом. Еще в 1772 г., когда Дашкова жила в Петербурге и ее отношения с императрицей, казалось, восстановились, Екатерина II написала пьесу «Именины госпожи Ворчалкиной». Гвоздь интриги – попытки главной героини, в которой современники узнавали Дашкову, выдать дочерей (в пьесе их две) замуж, но обойти женихов. «Матери-то не хочется с приданым расставаться, – объяснял один из персонажей. – Она любит дочерей и желает их пристроить, только богатство любит еще больше их». Когда старшая из девушек советует Ворчалкиной оделить сестру по совести, та возражает: «А мы с чем останемся?» И прямо говорит жениху: «Много дать ныне не могу… Я, бедная вдова, принуждена была за пятнадцать лет заплатить какую-то недоимку вместо покойного мужа моего. С мертвых дерут»{735}.

Значит, уже в 1772 г. поднимались первые разговоры о сватовстве двенадцатилетней Анастасии. На подмостках скупость матери до поры до времени расстраивала усилия женихов, пока не нашелся тот, кто пожелал взять невесту даром.

В реальной жизни такого чудака пришлось поискать. Им оказался сорокалетний бригадир Андрей Евдокимович Щербинин, чьи обширные имения располагались в Псковской губернии. Впрочем, слово «даром» не подходит к случаю. Дашкова обещала за дочерью 80 тыс. рублей. Но именно обещала. Денег жених не увидел. Невеста долгие годы тоже.

«Я надеялась, что он даст моей дочери тихую и мирную жизнь, – писала наша героиня. – Она физически развилась неправильно… вследствие чего вряд ли могла рассчитывать, что более молодой и веселый муж станет ее любить и баловать». Более молодой и веселый – это Куракин, настоящий принц. «Конечно, я мечтала о лучшем браке для моей дочери, – признавалась Екатерина Романовна. – …К сожалению, этот брак причинил мне немало огорчений, помимо сплетен и клеветы, которые я могла презирать, твердо сознавая чистоту своих намерений, и будучи уверена в том, что я хорошая мать»{736}. Да, и при дворе, и в московском обществе всласть посудачили о том, как родовитую аристократку выдали замуж за отставного провинциала. Но Екатерина Романовна всегда знала, что делала.

Для начала разберемся с недостатками Анастасии. Ее часто называют «маленькой», «худенькой», «горбатенькой». Сохранились свидетельства людей, знавших госпожу Щербинину, правда, уже в зрелые годы. Относительно горбатости и роста они не оставляют сомнений. Е.Н. Фирсова привела рассказ жительницы Курской губернии Арсеньевой, которую дядя-судья привозил в имение Анастасии Михайловны: «Крепкая дубовая дверь на отмах широко растворилась, и вошла… гренадер-баба… плотная, высокая, волосы черные, глаза черные, лицо мужское». Вскоре оказалось, что эта «немалая особа» вовсе не страшна: «У Настасьи Михайловны были какие-то растерянные глаза, как бы она ими смотрела и не смотрела, видела и не видела… да к тому же еще картавя на р и л, начиная говорить и не кончая, и не совсем к толку суетясь»{737}. Получалось что-то вроде: «Ду-ак», вместо «дурак». И хотя, Щербинина ругала приемную дочь, выходило это почти «мягко».

Сохранилось и описание Анастасии Михайловны, сделанное Кэтрин Уилмот, когда та приехала в Россию в 1805 г.: «Ей за сорок, она жалуется на миллион недугов, но являет собой образец здоровья. Госпожа Щербинина – умная женщина, хорошо знает языки и мастерица тонко польстить собеседнику. Далеко не каждая англичанка может так хорошо выразить свои мысли по-английски, как она… поистине ее учтивость безгранична»{738}. В описании подчеркнуты вкрадчивость, светские манеры, мнимые болезни, но нет ни слова хотя бы о сутулости.

Итак, вместо худенькой, маленькой горбуньи перед нами рослая, картавая и несколько мужиковатая особа. «Совершенная татарка»{739}, как отметит Уолпол – черные волосы, черные глаза. Дочь удалась и в отца, который при первой встрече показался нашей героине «великаном», и в мать, чью мужеподобность часто отмечали современники. При этом она хорошо танцевала, говорила на иностранных языках и держалась как большая барыня.

Что касается Щербинина, то нет исследователя, который не назвал бы брак мезальянсом, забывая при этом размер состояния псковского меланхолика – семь тысяч крепостных{740}. Правда, располагать ими он смог только с 1784 г., когда умер его отец, и Андрей Евдокимович, наконец, получил наследство.