Поведение, подобное осиному, мы наблюдаем и у высокоразвитых животных. Самец убивает детенышей, рожденных не от него; иногда так делает и самка. Самец белого медведя, законченный эгоист, может убить и собственных. Все они так поступают не по злобе, а защищая свои (или своих генов) эгоистические интересы. Да что там медведь — мужчина, десять лет растивший ребенка и узнавший, что тот рожден не от него, способен детеныша бросить. Но наряду с этой грустной картиной мы можем видеть и другую. Самцы человекообразных обезьян в воспитании детей участвуют «постольку — поскольку»: иногда поиграют, а в основном раздают оплеухи, если ребенок пристает. Каково же было удивление исследователей, обнаруживших, что некоторые самцы шимпанзе (а возможно, и других обезьян) усыновляют сирот и, неумело подражая самкам, нянчатся с ними, даже пытаются кормить грудью! Ни одна из вышеизложенных концепций этого не объясняет. Забота о родственных генах? Но сироты не были им родственниками. Хотели вырастить себе подчиненных бойцов или жен? Но они брали сироток, не разбирая пола. Усыновление было выгодно всей группе? Но беда в том, что детеныши от неумелой, хотя и горячей заботы самцов обычно умирали; группе было бы выгодно, если б усыновлением занимались приспособленные к этому самки… Похоже, мы, как и в случае с сопереживающими курами и горюющими лемурихами, столкнулись с проявлением чего-то будто бы бессмысленного — потребности заботиться и любить.
Дарвин: у социальных животных «не могут не развиться чувства симпатии и любви к своим близким»; в разлуке с друзьями они тоскуют… Где истоки этих чувств? «Наслаждение, доставляемое обществом, проистекает, вероятно, от расширения чувства родительской или детской любви». Откуда взялась родительская любовь, он толком не объяснил. Попробуем сами, применяя открытый им закон. Детеныши высокоразвитых животных долго (у иных несколько лет) остаются беспомощными. Мать должна о них заботиться. У матерей, которые заботятся эффективнее, потомство скорее выживет, чем у нерадивых, и унаследует их гены, и тоже будет заботливым; по закону естественного отбора нерадивые матери становятся редкостью.
Но чтобы хорошо заботиться о ребенке, желательно понимать, когда ему больно, холодно или грустно. У высших животных механизм сопереживания известен: зеркальные нейроны, позволяющие ощущать чужие эмоции. По закону естественного отбора матери с хорошо развитыми зеркальными нейронами успешнее других выращивали потомство и так их гены распространялись. (У кур зеркальных нейронов пока не обнаружили, но, возможно, найдут иные механизмы, позволяющие ощущать эмоции других.) А когда умеешь чувствовать чужую боль или радость, то можешь уловить ее не только у своего детеныша, но и у другого существа, сперва близкого родственника (потому что он на тебя похож и его легче понимать), потом — любого члена группы, потом — любого представителя своего вида… Если умение понимать эмоции другого существа возникло именно как материнское, неудивительно, что женщины лучше разбираются в чужих настроениях и взаимоотношениях. Заметим также, что нет добра без худа: возможно, именно умение реагировать на чужие эмоции, но в извращенном виде, привело к появлению такого исключительно человечьего явления, как садизм. Кошке все равно, мучается ли ее жертва, а маньяку — нет…
Но вернемся к матери, которая заботится о детенышах. А почему все-таки она это делает? Потому, что гены заставляют ее, несчастную, преодолевая омерзение, возиться с кучей маленьких чудовищ, высасывающих из нее все соки, но несущих родственные гены, коим надобно выжить? А как с этой точки зрения объяснить усыновление чужих детей — ошибка, сбой? Но вспомним фразу Дарвина: «Наслаждение, доставляемое обществом, проистекает, вероятно, от расширения чувства родительской любви…» Ключевое слово здесь не любовь, а
Дж. Роменсу, 5 февраля 1880 года: «Появление чувства наслаждения и боли — один из важнейших шагов в развитии разума». Из автобиографии: «Некоторые соображения заставляют полагать, что все чувствующие существа организованы так, что, как правило, они наслаждаются счастьем… боль или любое другое страдание, если они длятся долго, вызывают подавленность и понижают способность к деятельности… С другой стороны, приятные ощущения могут долго продолжаться, не оказывая подавляющего действия; напротив, они вызывают повышенную деятельность всей системы. Так и произошло, что чувствующие существа так развились путем естественного отбора, что приятные ощущения служат им привычными руководителями. Мы наблюдаем это в чувстве удовольствия, которое доставляет нам напряжение — иногда даже весьма значительное — наших телесных и умственных сил, в удовольствии, которое доставляет нам еда, и особенно в том удовольствии, которое проистекает из нашего общения с другими людьми и из любви к членам нашей семьи».