DARKER: Рассказы (2011-2015)

Он доел кебаб, просматривая в ускоренном режиме ночные видеозаписи.

— Черт, черт побери…

Он отмотал назад изображение на камере № 4 (лифт 12Б, первый этаж), нажал на кнопку воспроизведения: группа людей (если быть точным, семеро: два курьера, три менеджера, толстяк из управления инфраструктурой, посетитель…) заходит в лифт. Камера № 7 (лифт 12Б, тринадцатый этаж): шесть человек выходят из кабины. На их подбородках что-то чернеет. Перемотка, воспроизведение: чернота на подбородках, взлохмаченные волосы. Перемотка, воспроизведение: они удаляются, качая головой, сгорбившись. Перемотка, воспроизведение: позади них дверь кабины закрывается. Пауза. Перемотка, воспроизведение, пауза. Четкость изображения отвратительная. Что-то темное на полу кабины. Белое пятно лица.

«Черт, черт, черт!»

Мало встал, вышел из комнатушки и побежал к лифту 12Б. Он неистово давил на кнопку вызова. Две матовые металлические двери разошлись с тихим автоматическим кудахтаньем: кабина была пуста.

Мало заблокировал дверь, наклонился над ковриком, застилавшим пол в лифте. Черное пятно.

Мало достал из кармана бумажный платок, потер коврик. Платок окрасился в темно-красный цвет.

Мало принюхался: кровь. Чертов пресный запах разлагающейся крови.

Мало разблокировал дверь, вышел из лифта, который послушно закрылся и больше не двигался: в этот утренний час он был никому не нужен.

Мало бросил платок на мраморный пол и оперся рукой о стену, другой рукой потирая лоб:

«Кто это был?»

Он бегом вернулся к себе. Перемотка, воспроизведение:

«Это был толстяк из управления инфраструктурой. О, черт…»

Воспроизведение.

Лифт закрывается над распростертым телом. Смена камеры. Три человека ждут лифт. Дверь открывается. Три силуэта медленно заходят в лифт. Становятся на колени около тела, дверь закрывается. Смена камеры. Дверь открывается, трое пассажиров выходят, их подбородки черны.

«О, черт…»

Смена камеры. Воспроизведение. Пауза. Перемотка. Воспроизведение. Смена камеры. Глаза Мало сухи, как удары палки. Пауза, перемотка. Распростертое тело шевелится. Дверь закрывается. Смена камеры. Воспроизведение, толстяк сидит на запачканном коврике. Дверь закрывается. Смена камеры. Толстяк падает на коврик лицом вперед.

— Черт, — простонал Мало, который все понял. — О, черт…

Воспроизведение. Дверь открывается. Толстяк стоит. Он поддерживает голову рукой. Два человека заходят в лифт, становятся рядом с ним, лицом к двери, их «кейсы» опущены вниз и зажаты между коленями. Дверь закрывается. Смена камеры. Толстяк и два его попутчика выходят из лифта. Толстяк слегка пошатывается. Камера ловит сверху его лысину, расплывчатые и ускользающие очертания белого лица, черный подбородок. Пауза.

«Черт…» Мало обеими руками отталкивает стол, наклоняется и выблевывает на ботинки остаток полупереваренной лепешки.

«Он слизал свою кровь с коврика…»

Мало убежал и спрятался в пентхаузе Левалуа, который он приметил уже давно (сто пятьдесят квадратных метров роскошной террасы и огромная пластиковая вывеска «ПРОДАЕТСЯ»). Он поработал автогеном над бронированной дверью, ведущей на лестницу запасного выхода, и заблокировал персональный лифт стулом, чтобы спокойно провести ночь — или по крайней мере то, что можно назвать «спокойной ночью», когда ты — ходячая бутылка крови в мире жаждущих. Он также обчистил отдел шампанских вин в магазине «Шопи» и отдел транквилизаторов в аптеке «Либерасьон» и на закате дня влил в себя чудовищный коктейль, в то время как снаружи, двадцатью этажами ниже, силуэты с черными подбородками снова принялись шататься по улицам.

Когда он проснулся, рассвет только брезжил над башнями Левалуа. Мало сел, потер свой одутловатый подбородок и зажег сигарету.

Со мной произошло что-то, о чем я всегда мечтал… то есть со мной что-то произошло. И я не только в совершенном ужасе, но вдобавок… вдобавок я просто в ужасе.

Мало закурил со свирепым видом, ожидая, что́ поднимет в нем, как дрожжи ужаса муку скуки, не слишком понятное ему чувство ужасающего восторга, некое ощущение отвратительной свободы, смутное возбуждение от того, что он — невольный герой Конца Мира. Да нет.

Ничего.

Он напрасно бесконечно повторял: «Я — легенда!»: он не чувствовал ничего, кроме головной боли и беспредельного страха.

«Черт, я мог бы быть оцепеневшим ничтожеством, вопреки всему!» — заорал он, закрывая глаза, пока солнце поднималось над башней Кавок, странным тонким куском сыра бри в синем остеклении.

Затем он вспомнил, в какой спешке взламывал вчера бесконечные двери, разбивал витрины, воровал ключи, ящики розового вина и коробки с лекарствами. Он сказал себе:

«Ну надо же… а ведь галереи Фарфуйет[102] в моем полном распоряжении!»

Легкое ощущение ребяческого чревоугодия пощекотало ему живот, и он улыбнулся. Затем он сказал себе: