Дар страны Мидос

— Правильно, — одобрительно кивнул сосед. — От дерготни только хуже будет.

И вот уже на них наплывала огромным серым саркофагом, с монументальным фасадом, штаб-квартира «лучшей в мире контрразведки». Теперь держись…

Машина свернула в переулок и через металлические ворота въехала во внутренний двор, огороженный высоким бетонным забором.

Тот, что сидел спереди, завел Макара в один из подъездов и, минуя посты часовых, повлек его по коридору.

«А ведь где-то здесь сидит мой знакомый — Мюллер» — мелькнуло в голове у Бережного. Где-то наверху, в кожаном кабинете, составляет очередной план репрессий и требует от подручных более полных и достоверных показаний с допросов…

Теперь он вряд ли предложил бы русскому достойную смерть. Как он тогда говорил? «Наша война давно закончилась»? Сегодня-то она еще далеко не закончилась. А ведь могла бы… Что ж все-таки произошло со Штауффенбергом?

Тем временем Макара тащили вниз по подвальным лестницам и коридорам, через гремящие ключами решетки, мимо массивных железных дверей камер. Вокруг то и дело раздавались приглушенные стенами, но оттого еще более тошнотворные, истошные, визгливые мужские вопли.

На дрожащих ногах арестованный, толкаемый вперед своим провожатым, подошел к надзирателю, молодому парню в черной гестаповской форме. Тот со вздохом глянул на доставленного обер-лейтенанта.

— Мест уже нет, — проворчал он вполголоса. — Всех кого попало сюда везут, как будто других тюрем нет. Как режим изоляции соблюдать…

Приняв Макара, сопроводиловку на него и вещдоки, гестаповец провел его по коридору в какое-то подсобное помещение, не похожее на тюремную камеру. Вдоль стен там тянулись ряды полок с личными вещами и разными предметами. Около них копошился еще один вертухай, лысоватый желтобровый мужичок. Увидев Макара, прочитав документы на него, чертыхнувшись, он сел за стол и сделал запись в журнале. Потом отложил чернильную ручку и, подойдя к вновь прибывшему, приказал раздеться.

— Я не могу, — жалобно выдавил Бережной, кивая на руки, обернутые присохшими тряпками. — И еще у меня плечо перебито…

Видимо, у гестаповца день сегодня не задался, должно быть, от обилия привалившей сверхплановой работы. Он мгновенно взорвался.

— Что ты не можешь, мразь?! — схватил пленника за грудки и так тряхнул, что у того от дернувшейся туда-сюда правой руки потемнело в глазах. — Ты не понял еще куда попал?

Он рывками содрал с рук Макара тряпки. Потом сорвал с Бережного форменную куртку и рубашку, и от боли у зека опять поплыли круги перед глазами, подкосились ноги.

Его подняли пинками, ощутимыми, но не сокрушительными, заставили разуться. Ногами и кровоточащей левой рукой он стянул сапоги, потом, по приказу, вытянул из пояса брючный ремень и остался одет в одни брюки.

— Давай его во временную пока. В сорок четвертую, — распорядился желтобровый. — Там тот долго еще не очухается.

Босого Макара вновь провели по коридору и водворили в камеру.

Узкая длинная камера была совсем без тюремной мебели — голые серые стены и потолок. Бетонный пол был перепачкан кровью. У дальней стены на полу валялся человек — такой же полуголый, как и Макар. Бережной подошел к нему поближе. Мужчина лежал на спине, вид его был нечеловеческий. Все лицо и тело пузырились от багровых жутких гематом, из рваных ран и ссадин все еще сочилась кровь. Два пальца на левой руке неимоверно распухли, но даже отек не скрывал направленность их фаланг в совершенно произвольные стороны. И еще, отчего Макар отшатнулся: брюки на узнике были расстегнуты и штанины в промежности обильно пропитались кровью…

Бережной опустился на пол, прислонился к шершавой прохладной стене. Воздел голову к должному где-то там быть небу. На потолке, в густой металлической сетке тускло горела лампочка. А из-за двери то и дело слышались глухие крики.

Когда его черед?..

Макар долго сидел в оцепенении. Поднял голову, опять посмотрел на лампочку.

Да может ли это быть вообще! Он живет в двадцать первом веке! Какое прошлое? Не бывает такого!

Реально как бывает: снится вполне осязаемый ужас, ты переживаешь это по-настоящему, становится все хуже и хуже — и вот уже всё: край, тупик, дальше — просто сойти с ума или умереть — и тут срабатывает самосохранение — просыпаешься… И сейчас так должно быть… Пора оторвать голову от подушки. В Москве, в своей квартире. Господи, яви чудо! Это же не наше время, эта участь уже выпала другим людям. Господи, сделай так, чтобы это все было сном! Ты же все можешь!

Зазвенели ключи, дверь открылась. На пороге стоял гестаповец. Тот молодой, конвоир.

— На выход, — приказал он.

— Куда? — спросил Макар.

— На выход, — повторил парень, чуть повысив голос.

Бережной поднялся. Посмотрел на истерзанного сокамерника. И пошел вперед.

Еще раз прошли по коридору. Так же, наверно, безропотно и обреченно плетутся грешники в ад, не в силах воспротивиться этому движению к вечным мукам. Отворилась железная дверь, его втолкнули в большую ярко освещенную камеру.