Дар страны Мидос

Макар представил себе: он возвращается домой, в двадцать первый век — а там всё изменилось, и повсеместно возлагают цветы к памятникам Мессии, спасшему человечество. И никому ведь даже в голову не придет, что пророк-то этот — он, Макар Бережной! И как-нибудь, за стопкой водки, Макар, не удержавшись, брякнет друзьям: это, мол, я, ребята, я тот герой! Человек, прошедший сквозь пространство и время! А они, валенки средиземноморские, решат ему больше не наливать. А он затянется сигаретой, и будет молча улыбаться. Нет, лучше так: он со вздохом повернет голову к окну и будет задумчиво и щемяще-одиноко всматриваться в небо, ощущая всем существом своим причастное дыхание бытия, стерегущего от прочих живущих начало их, и самою суть и тщету неизбывного присутствия…

Да, вот так будет лучше.

Макар вскрыл банку вражеских консервов из армейского пайка и стал наворачивать аппетитную говядину со свежим хлебом, купленным для него хозяином дома.

Этот небольшой дом, стоявший недалеко от дома полковника, принадлежал родственнице одного из молодых подчиненных Штауффенберга, тоже участника заговора. Родственница, после гибели на фронте единственного сына, недавно умерла, и жилище временно пустовало. Граф Штауффенберг, глава многочисленного семейства, не мог оставить загадочного гостя на своей квартире, поэтому Макар до завершения операции и был тайно помещен сюда. Разумеется, лейтенант, предоставивший кров «соратнику по борьбе», не был уведомлен о деталях его миссии. Штауффенберг не хотел быть заподозренным товарищами в помешательстве.

В общем, свое дело Макар сделал, оставалось только ждать «время „Ч“». О немедленном возвращении в Мидос не могло быть и речи. Как же можно улететь, не посмотрев на дела рук своих, переписывающих историю мира? Или, вернее: делающих работу над ошибками истории красивым ровным почерком.

Впрочем, это свое любопытство (как уже было в Мидосе, когда, рассказав все, он ужасно не хотел быть отправленным домой) Макар убежденно подкреплял чувством долга, которое побуждает его оставаться в центре событий до конца, чтобы в любой момент придти на помощь советом и участием…

По радио выступал кто-то из министерства пропаганды, может, даже сам доктор Геббельс. Это была соловьиная феерия, а не речь. Скоро наступит решительный и окончательный перелом. Англо-американский сброд будет купаться в море. Их недавняя вылазка на континент — не более чем недоразумение. На восточном фронте русские остервенело бросают все силы и резервы в последнем тщетном наступлении. Доблестные германские солдаты, неся потери, сдерживают натиск издыхающего, обескровленного коммунистического зверя. Силы Красной Армии на пределе. Мудрое командование ставки во главе с Фюрером создало для врага смертельную западню. Скоро враг будет разбит и обращен в бегство. Еще одно решительное усилие нации, монолитное сплочение рядов под началом Фюрера, беспощадность к врагам Великого Рейха — и ничто уже не поможет недочеловекам, по самой природе своей низшим существам угрожать истинной человеческой Расе. Гений Фюрера и мощь германского оружия набросят прочный аркан на шею варваров. Все жертвы будут отмщены вдесятеро, историческая справедливость восторжествует, Новый мировой порядок компенсирует народу боль и страдания, причиненные непокорными и кровожадными нелюдями. Близится час, когда истинная культура и цивилизация будут господствовать на всей Земле…

…В воздухе опять невыносимо завыла сирена воздушной тревоги. Вторую ночь подряд бомбят, союзнички, б… братья по оружию.

Будет обидно, если они между делом ухайдакают великого человека.

Но хоть он сам, Макар, и велик (прочь сомненья), выбор у него в данном случае невелик — один. Сидеть и верить. Курить немецкие сигареты. Поход в бомбоубежище, увы — непозволительная роскошь. В здешний подвал тоже спускаться бессмысленно: если уж попадут в дом, то сверху донизу камня на камне не останется, даже на кнопку кристалла не успеешь нажать. Ничего, вчера пронесло, и сегодня Бог не отступится, рассудил Бережной.

И вот — снова началось: зудящий рев в небе, свист, вой, жуткий далекий грохот. Ответная долботня зенитных пушек. И так — не переставая.

Через какое-то время рев и вой, кажется, начали накрывать совсем.

— Где Люфтваффе? мать вашу ети! — кричал по-русски Макар, сжавшись, подобрав ноги, на диване.

Вдруг грохнуло и тряхнуло так, что Бережной вместе с домом и землей под ним самортизировал. Стекол в окнах — как не бывало, осколки брызнули в комнату, но, сдерживаемые тяжелыми шторами, лишь усеяли пол вокруг. А по ушам как будто врезали кирпичами. Тут же еще удар… еще, еще… Внутренности от встряски перемешались, в голове оглушительно рождались новые вселенные, Макар слетел на пол, воткнулся руками в битое стекло. Порезался прилично, но этого не заметил, начал креститься…

— Суки! Вы на что бомбы тратите? — не унимаясь, матерился он. — Вы же не коттеджи прилетели сюда бомбить! Или по целям попасть не можете?

Адская симфония еще долго звучала, но, к счастью, на бис над Макаром больше никто не разгрузился.