Дар страны Мидос

Макар действительно начал лихорадочно соображать. Главное — не расколоться, что он русский. Тогда начнутся лишние вопросы и лишние зверства. С немцем тоже церемониться не будут. Надо набивать себе цену. Лучше всего представиться англичанином, у них с немцами действует конвенция.

— Мое имя Джон Стоун, я английский разведчик.

— Вот как? — взметнул брови гестаповец. — Прямо так сразу? Давайте по порядку. Год рождения?

Макар замешкался, прикидывая в каком году он мог родиться.

— Что, забыли? — снова удивился следователь.

— Тысяча девятьсот шестнадцатый.

Секретарь писал в своем журнале.

— Место рождения?

— Лондон.

— Подробнее. Адрес.

— Э… — Макар понял, что и британское подданство его не спасет. — Я родился на… Даунинг-стрит, дом тридцать четыре.

Офицер прищурился. Он, похоже, тоже засомневался в успехе английской версии, нажал на кнопку в стене.

Дверь громыхнула, появился коридорный.

— Пусть пригласят сюда гауптштурмфюрера Майнлиц из западного сектора отдела контрразведки, — велел следователь, и парень, щелкнув каблуками, вышел.

Потом Макар по инерции врал — зная уже, что это бесполезно — сколько он служит в разведке (шесть лет), в каком чине (капитан), направление его деятельности (подрывная работа в Германии) и тому подобное. Наконец, был задан вопрос: какова его роль в подготовке государственного переворота и покушения на фюрера, кого из участников заговора он может назвать…

В этот момент дверь открылась и в камеру вошла стройная, средних лет женщина в черной приталенной форме.

— Хайль Гитлер! — приветствовала она офицера и покосилась на окровавленного Бережного. Никаких эмоций не проявила.

— Хайль Гитлер, — привстал гестаповец, — Фрау Майнлиц, я попрошу вас задать этому человеку несколько вопросов об Англии и деятельности английской разведки, и составить заключение о степени его осведомленности.

— Общих вопросов об Англии?

— Да, и о Лондоне, уроженцем которого он себя называет.

Фрау подумала пару секунд и, повернувшись к арестанту, заговорила по-английски.

Макар что-то отвечал, путался, выдумывал на ходу.

Наконец, сотрудница западного сектора, говорившая с Бережным спокойно и даже доброжелательно, отвернулась от него.

— Этот человек прекрасно владеет английским, но ни в Лондоне, ни вообще в Великобритании никогда не был. Также он не имеет представления о структуре и работе МИ-6… — она помолчала. — Или он профессионально пытается создать о себе такое впечатление.

Офицер покачал головой.

— Благодарю вас, фрау Майнлиц, вы свободны.

Когда дверь за знатоком Англии закрылась, гестаповец потянул ворот рубашки и сплюнул на пол.

По кивку его головы красномордый принялся за дело. Он крушил кулаками и ногами все тело Бережного, стараясь не трогать только челюсть — чтобы заключенный мог отвечать на вопросы. А Макар, как заевшая пластинка, повторял, что он англичанин и упрашивал поверить ему. Потом, когда он уже почти перестал шевелиться, главный гестаповец сказал:

— Хорош, а то подохнет. Уложи его в кровать.

Экзекутор ухватил тело жертвы и забросил на железную скамью. Потом он зафиксировал металлическими хомутами руки, ноги и голову арестанта.

Щедрым потоком в лицо Макару полилась холодная вода из ведра. Он чуть не захлебнулся и вполне пришел в себя.

Перед ним возникла физиономия следователя.

— Теперь, сучье семя, ты будешь говорить правду… Англичанин! Кого знаешь из участников заговора?

— Никого не знаю…

Потом над ним навис палач в резиновом фартуке.

Офицер, севший в кресло, отхлебнул уже совсем остывший кофе и спросил:

— Людвиг, какая у него рука-то болтается? Правая… Она ему все равно уже без надобности. Сломай ему палец. Медленно, чтоб прочувствовал.

Вопли, огласившие камеру, проникли далеко за ее мощные стены. Следователь и секретарь зажали уши пальцами, пока крики не перешли в стоны и хрипы.

— Что ж ты так орешь-то, мразь, — недовольно проговорил с кресла следователь. — Это только начало. Когда закончатся пальцы, мы тебе локоть разберем. Говори, кого знаешь из участников заговора!

— Ш-штауфенберга… — просипел Бережной. — Больше никого не знаю… имел дело только с ним…

— Врешь… Давай!

Снова вопли накрыли всех с головой.

Его мучили профессионально. Резали, дробили, увечили.

Молчать было невозможно. Сначала он называл по очереди тех, кого уже должны были расстрелять вместе с полковником, потом тех, про кого знал, что они уже должны быть арестованы.

Потом он обезумел от боли; он уже не сознавал, что говорит, выдал кого-либо еще или нет.

От диких страданий он взялся орать на всех известных ему языках. Видимо, когда в Мидосе ему уложили эти языки прямиком в мозг, русский перестал быть для него единственным своим, на котором только и возможно кричать в беспамятстве. Все языки стали для него своими, и он сильно шокировал полиглотскими воплями своих мучителей.

Следователь испугался: может он и впрямь сотрудник иностранных спецслужб, но потом понял: это просто совершенно безумная особь.