Дар страны Мидос

— Вы, — продолжал Бережной, — проезжали мимо, и у вас сломалась машина. Наблюдая все со стороны, вы, понятное дело, воспрепятствовать этому не могли. Санкционированная карательная операция. А что вы тогда вслух сказали самому себе? Рядом никого не было — вы отошли от машины, и слышать никто не мог, — но я повторю, что вы сказали: «Это не война, это пир маньяков. Причем тут превосходство нации и возрождение великой Германии? Мы попали в какую-то чудовищную ловушку, которой нет названия, но которая ведет в ад».

Когда Макар произносил это, Штауффенберг смотрел в потолок, видимо, вспоминая. Потом он уставился на собеседника растерянно, с примесью ужаса.

Макар ждал.

— Это невозможно! — сказал, наконец, полковник, все больше вдохновляясь. — Это, действительно… что-то свыше? Но это же невозможно…

— Это свыше. И все, что я знаю свыше, до сих пор не привело вас в гестапо, — сказал Бережной.

Граф еще подумал.

— Что вы хотите от меня?

— Уф, спасибо, — выдохнул Макар. — В принципе, свои действия вы и так знаете. Единственное, что нужно учесть — надо поставить портфель с взрывчаткой не под стол, где он помешает… этому, как его… Брандт…

— Есть такой, — подтвердил полковник, — заместитель генерала Хейзингера.

— Ну вот. Он и погубит всех вас. Случайно. Сам тоже погибнет, а фюрера спасет.

— Я понял все, — отрубил Штауффенберг. — Я останусь в зале, портфель будет при мне, и, если Гитлер как в прошлый раз не сбежит, я завершу дело до конца.

Макар замотал головой.

— Гитлер не сбежит, и вы ни в коем случае не должны остаться там. Я понимаю ваши чувства — есть вещи важнее жизни («сам такой» — хотел он скромно добавить, но сдержался), но здесь это совершенно излишне. Во-первых, без вас успех операции «Валькирия», вне зависимости жив Гитлер или мертв, под большим вопросом. Остается ведь еще вся нацистская верхушка, партийный аппарат, войска СС… Без такого атомного двигателя как вы…

— Какого двигателя?

— Ну… неважно. Без вас, как я уже убедился, все может забуксовать. Так что вы должны остаться в живых. А, во-вторых, для удачного покушения не обязательно жертвовать собой. Достаточно лишь поставить портфель туда, где он никому не помешает. Допустим, к стене. Главное, чтобы стол не оказался между бомбой и Гитлером. А на открытом участке взрывной волны вполне хватит. Если вы отставите портфель подальше, я вам гарантирую, что его никто никуда не задвинет. До момента взрыва от стола никто не отойдет.

Штауффенберг только изумленно качал головой.

— И вот еще одно важнейшее дело, которое вы должны сделать. Вы должны как-то вызвать на совещание Мюллера и тоже взорвать его.

Качание головы полковника прекратилось.

— Гестапо-Мюллера? Как это я могу вызвать Мюллера в ставку Гитлера? Да и зачем? Его мы потом арестуем, в ряду прочих.

Макар повторил:

— Мюллера надо вызвать и взорвать. Обязательно.

— Это решительно невозможно. Его нет в повестке совещания. Официально его в ставку никто не вызовет. А без этого его туда никто не пустит. Да он и не поддастся на подобные провокации… Нет, совершенно исключено. Не волнуйтесь, его мы потом нейтрализуем в первой очереди…

3

Два дня подряд Макар смотрел в окно. Из-за края шторы, аккуратно. А что еще делать? Время тянется ужасно, за окном — хоть какое-то разнообразие. По залитой солнцем жаркой улице проезжали ретро-автомобили, ходили люди. Из гражданских — в основном женщины, мужчин в штатском мало. Зато служивых хватает. Один раз колонна каких-то молодых курсантов протопала строем, шлепая фляжками и позванивая карабинами автоматных ремней. Может в баню пошли? Хотя, зачем в баню с оружием? Видимо на службу — в караул какой-нибудь заступать. С другой стороны — время военное — и в баню с автоматом пойдешь…

Но, все-таки, это еще не прифронтовой город. Чувствуется некоторая расслабленность в поведении людей. Не совсем беспечность, как при мирной жизни, убаюкивающей инстинкты, но и не постоянное напряжение и собранность, как при близкой угрозе. Страх сейчас только при воздушных налетах, в остальное время опасности нет. Это будет потом. Вернее — это было потом. Теперь, благодаря Макару, Берлин будет спасен от разрушения. Может быть, Штауффенберг расскажет всем когда-нибудь о загадочном человеке, перевернувшем историю, и благодарные немцы поставят неизвестному герою памятник. А уж наши-то сколько поставят! В каждом городе. Ведь война на девять месяцев раньше кончится. Сколько миллионов жизней продлятся на этом свете.