Дар берегини

«Небось мало тебе той оторвы-своевольницы, еще одну надо? Старый ты похотник! Каждое лето, что ли, будут тебе по новой девке привозить? У тебя правнуков трое, деды на том свете заждались, всякий вечер встречать ходят, а ты все себя молодцем удалым мнишь! Сыновей своих постыдись…»

На этом Боголюб прервал водимую жену – ясно было, что ее терзает запоздалая ревность к молодым соперницам, а вовсе не заботит честь земли Деревской. Ружана потом все думала: какая она, эта Ельгова дочь? Похожа ли на брата лицом или норовом? Ей, совсем чужой здесь, ох как тошно будет жить с Горянью! Сама в воду пойдешь…

Но именно этот брат не шел из ума. Варяги, конечно, не то что все люди – но неужто они совсем не люди? Его суровость, привычка властвовать бросала Ружане вызов, а искра любопытства в невозмутимых серых глазах притягивала. Льстила мысль о том, что ей удалось внушить желание одному из этих хищников, задеть его душу – ведь есть же и у них хоть какая-то душа! Если варяг ею увлечется, несмотря на всю их разность и чуждость, тут будет чем гордиться. От мысли об этом у Ружаны радостно обрывалось сердце.

И ведь к ним явился не просто варяг – он сын старого Ельга. По мечу сразу видно – этот из главных. Прежнего князя русов – Кощея земли Деревской, погубителя дедовой воли, – Ружана помнила плохо. Видела его, еще будучи сама в девках, несколько раз, по зимам, мельком. А теперь казалось, что этот, его сын, припас для нее что-то хорошее. Отчего же при мысли о его лице у нее внутри проходит теплая дрожь? Будто ему по силам развеять уныние ее нынешней сытной, но подневольной и беспросветной жизни. Но даже миг недозволенной, шальной радости уже был бы подарком судьбы, и Ружана не собиралась от него отказываться. На то сегодня Купалии!

Занятая этим, Ружана не сразу расслышала, что рядом кто-то не поет, а ревет. Обернулась наконец. Житинка и Горица – Боголюбовы внучки, утешали Цветану, последнюю дочь Боголюба и Горяни. Они родились от старших княжеских сыновей и были с ней в одних летах.

– Да он так сказал, попугать тебя только! – твердили они.

– Не может такого быть, чтобы дед родную дочь да за варяга отдал!

– Ой, не пойду за него, не пойду! – причитала Цветана. – Хоть убегу с каким ни есть паробком, лишь бы из своих!

– Да ну, куда ты убежишь!

– Из нашего рода убегом не выходят!

– Как ни есть, а не завтра же тебя выдавать будут!

– Чего она? – спросила Ружана, замедлив шаг, чтобы они ее догнали.

– Да бабка сказала, что отец обещал дочь за варяга отдать, Ельгова сына, что приехал, – пояснила Житинка. – А дочерей-невест у него две осталось, она да Хваляшка. Вот плачет…

– А может, он про внучку говорил, – Цветана шмыгнула покрасневшим носом. – Вот из вас отдаст одну…

– Чего ты плачешь, глупая! – Ружана засмеялась. – Будто водяному отдают. Выйдешь за Ельгова сына – княгиней в Киеве будешь!

– Тебе бы смеяться! Вот тебя бы отдавали, тогда бы ты посмеялась!

Ружана только махнула рукой. «Отдавали бы меня – я бы пошла!» – мысленно ответила она и сама удивилась этой мысли.

А хотя… почему же нет? Варяг собой недурен… рослый, складный, приятно вспомнить. Глаза, губы без слов намекают, в каких делах он хорош… Уж всяко лучше за варяга молодого выйти да быть в его доме хозяйкой, чем, как она, оказаться младшей из четырех жен старого Боголюба.

Но вслух Ружана ничего не сказала, а снова принялась петь. Девки тут же ее речи передадут матери, а Горянь, огрыза носатая, ей припомнит желание променять почтенного старого князя на молодого чужанина. Хотя сама же обрадовалась, кабы молодую Боголюбову жену встрешники унесли.

⁂

Со всей Малинской волости народ собирался к самому высоком пригорку над Иршей. Парни и отроки таскали из леса сухие дрова и хворост, мужчины под присмотром Боголюба сооружали «огненные ворота». Девушки водили круги на лугу под пригорком, но их было не так много.

– Они сейчас Морану ищут, – сказал Свену Хвалимир. – И девки наши там со всеми. Как найдут, явятся.

– Морану? – удивился Свен. – Старуху?

Имя Мораны вызывало в его памяти видение страшной, раскосмаченной бабки, одетой в рванину, жутко ухмыляющейся пустым ртом, где уцелел единственный и оттого особенно страшный зуб. Жрицей Мары издревле пугают детей, а в дни жертв она способна нагнать нешуточного страху и на взрослых.

– Какую старуху? – не понял Хвалимир. – У вас Морану, что ли, не наряжают?

Еще того лучше! Свен живо представил ту же старуху, наряженную невестой в венке.

– Это он про дерево, – подсказал ему из-за плеча Шатун. – Дерево нарядят и принесут. Березу алибо вишню.

– А! – Свен бегло на него оглянулся. – Так это Купальце называется! Что я, Купальца не видел никогда, что ли!

– Купалец – это чучелко такое соломенное, его под Морану сажают, – поправил Хвалимир, терпеливо, будто говорил с малым ребенком.

– Так это Ярилка!

– А портах у тя ярилка! – не сдержался Хвалимир. – Морана и Купалец! Так они зовутся. Скоро сам увидишь.