Дар берегини

Не сразу, но через какое-то время и остальные древляне очнулись и обнаружили, что заперты. Разбудили Боголюба; с трудом, охая, держась за больную голову, он попытался встать и наступил на тело родного сына – Хвалимир лежал возле лавки и не шелохнулся, несмотря на шум. Кое-как его осмотрели: он был жив, но на затылке налилась опухоль, и привести его в чувство не удалось. Выбраться наружу тоже не удалось: дверь была прочно закрыта. Кто-то начал сгоряча искать топор, но напрасно. Вскоре выяснилось, что в избе не осталось ровно ничего, что можно использовать как оружие: исчезли взятые древлянами в дорогу топоры, луки и копья, исчезли даже поясные ножи. Также пропала вся дорогая утварь – растаяла, как сон. Казалось, весь этот пир и хозяйка его, прекрасная дева, им приснился, если бы не осталось от вчерашнего веселья жуткое похмелье. Иные и вовсе не могли встать, а лишь стонали, не слушая сродников и не в силах осознать, что навалилась беда похуже головной боли и тошноты. Клятое вино греческое! Древляне хотели пить, но ни воды, ни еще какого питья не нашлось. Из еды – хоть на еду никто смотреть не мог – остались вчерашние объедки, сохнущие на столе и под столом. На крики в оконца и стук в дверь никто не отзывался, хотя на дворе люди были: челядь посматривала издали и прислушивалась, но близко никто не подходил.

Хорошо заполдень дверь наконец открылась. Уже понявшие, что дело ох как нечисто, древляне не стали туда соваться, и правильно сделали – из-под притолоки смотрели жала двух острых копий.

– Пусть Боголюб выходит! – крикнули с крыльца. – Один. Руки на виду.

Будучи приведен под охраной двоих варягов в гридницу, Боголюб обнаружил там своего любезного родича – Щура. Тот стоял перед пустым княжьим сидением, со связанными за спиной руками, и вид, как и запах, имел далеко не свежий – грязноватая сорочка, спутанные волосы, свалявшаяся борода. Бледное лицо выглядело изможденным и мрачным. Лишь при виде Боголюба его небольшие глаза распахнулись, раскрылся щербатый рот, показывая черные промежутки на месте выпавших зубов.

– Боголюбе! И ты в сей перевес залетел!

Боголюб молча глянул на него. Он страдал от похмелья, глаза еще глубже ушли в морщины, складки на лбу стали резче. С первого взгляда на Щура он понял, что ни на какой лов его послы не уезжали, а напротив, сами стали добычей на чужом лову. Как и он со своими спутниками.

– Что с людьми? – хрипло спросил он, не зная, не единственный ли Щур остался в живых из тех, кто отбыл в Киев раньше.

– В порубе сидим.

– Все живы?

– Пока все. А ты как же сюда?

– И я… – Боголюб прокашлялся и оглядел гридницу. – Попал, старый дурак, в силок, прельстился, будто отрок, на девку красную… Уж мнилось, ума нажил за долгий век, а и то…

Щур горько засмеялся:

– Да уж! Позарились мы на лебедь варяжскую, а сами чуть с Марушкой не спозналися…

Отправляясь в Киев сватать Ельгову дочь за своего князя, он никак не думал, что эта невеста лишит воли и чести их обоих.

В гридницу вошел Свен с мечом на перевязи, за ним следовали несколько старших варягов. Не глядя на пленников, будто у него имелись более важные мысли, он прошел к княжьему сидению и сел на скамью справа от него. Передвинул меч, поставил его между ног и только после этого взглянул на двоих древлян.

– Вот что, маличи, – без долгих запевов начал Свен. – Выберите одного, кто поедет от вас назад в Дерева. Я жду оттуда дань за прошлый год и невесту мне, – он поглядел на Боголюба, – последнюю внучку твою, что в девках осталась. Пусть привезут мне клятву от всего рода деревского, от Житимира и других князей, что больше из воли моей они не выйдут, ряд не нарушат, будут дань платить всякий год, как при отце моем платили. Тогда отпущу вас и ваших людей невредимыми.

– Ишь, разбежался, – хмыкнул Щур.

Долгие дни в порубе не лишили его присутствия духа.

– Обманул ты меня, – Боголюб взглянул на Свена с досадой и гневом, но без удивления. – Я к тебе с миром пришел. Хотел вражду прекратить. Перед богами не стыдно, которым ты чару ложно поднимал?

– Знаем мы вашу дружбу! – не смущаясь от упреков, Свен ответил ему холодным взглядом. – Ты, трех волостей князь, дочь Ельга киевского взять задумал, а с нею вместе и стол киевский! Да тебя за одно это надо кверх ногами повесить! Какой ты, старый хрен, для моей сестры жених! Ельга киевского и в Царьграде знают, греки ему дань давали и с честью встречали. Кто ты перед ним, дерьмо собачье! Да я лучше сам бы ее в Днепр бросил, чем за тебя отдал!

– Уж не тебе попрекать нас – холопкину сыну! – не сдержался Щур. – У нас в роду холопов нет, это мы тебе честь оказали! Ты холопом родился, оттого и повадки у тебя лживые!

Два хирдмана за спиной у Щура подались вперед, готовые взять его за такое поношение; Свен бросил им беглый взгляд и слегка прищурился. Один варяг тут же толчком в спину бросил Щура на пол гридницы и ударил ногой в бок, другой добавил в голову. Пленник свернулся, стараясь защититься настолько, насколько позволяли связанные руки. Свен сделал знак: хватит пока.