Даниил Кайгородов

Как только из-за горы Веселой выглянуло солнце, Данилка вместе с матерью пошел к заводской площади, где был назначен сбор ребят для отправки на рудники. Там уже собралась большая толпа. Данилка, как и большинство его товарищей, был одет в домотканую рубаху, грубые штаны, заправленные в холщовые онучи, на ногах новые лапти, которые сплел ему недавно умерший дед.

Толпа женщин и подростков прибывала. Приказчик охрипшим голосом выкрикивал фамилии будущих рудокопов.

— Данилко, сын Кайгородов! — Приказчик, стоя на телеге, повертел совиной головой. — Отходи в сторону! — крикнул он, и мальчик вместе с матерью вышел из толпы.

Проводив их взглядом, приказчик начал выкрикивать имена остальных ребят. Данилка подошел к крайней телеге, и положив на нее свой узелок, стоял с опущенной головой. Говорить ему не хотелось. Да и не о чем. Сказать матери, чтобы не плакала, приласкаться к ней? При народе — неловко. Ведь он уж большой. Скоро сам будет зарабатывать.

Подводы тронулись.

Данилка поднял на мать затуманенные глаза.

— Мама, — вздрагивая от слез, он спрятал лицо на ее груди.

С трудом оторвался Данилка от матери.

Зычный окрик Гурьяна заставил его поспешно вытереть слезы. Кинув последний взгляд на окаменевшую от горя мать, мальчик зашагал за подводой. Когда обоз с ребятами поднялся на Веселую, Данилка оглянулся на завод. Он почувствовал, что здесь, на горном перевале, перешагнул ту невидимую грань, которая навсегда отделила его от беззаботного детства.

…Вздохнув, Данилка посмотрел на высокий горный хребет, уходящий неизвестно куда. Ребята говорили, что от Шуйды до Катавского завода шестьдесят верст. Как туда добраться? Идти пешком боязно. Много зверя. Просекой, где дорога, — заметят люди Мясникова и вернут обратно на рудники. Там ждет порка. От одной мысли, что его будут истязать, вскочил на ноги, сделал несколько шагов вперед и в страхе попятился обратно к дереву. Сквозь кусты показалась лохматая голова человека.

«Каторжник», — промелькнуло в голове Данилки.

В ввалившихся глазах незнакомца, в его изможденном лице было столько мольбы, что подросток сразу успокоился, особенно когда он услышал:

— Урус, малай, дай ашать.

— Ты кто?

— Башкур, Ахмед. Бежал от Ваньки Мясник, — заговорил он. — Шел Шуйда искать свой тархан Шарип. Тапир шагать, нога плохой.

Подойдя ближе к беглецу, Данилка увидел, что у башкира руки закованы в кандалы, что он бос, одет в жалкие лохмотья, едва прикрывавшие тело.

— Шуйда башкур есть? — после долгого молчания спросил Ахмед.

— Нет, башкиры откочевали на Белорецк, — ответил Данилка.

Из груди беглеца вырвался тяжелый вздох.

— Как тапир? Пропадайт тайга? — в голосе Ахмеда было столько отчаянья, что Данилка забыл о собственных горестях.

«Надо идти на рудник за хлебом. Дождусь вечера и в темноте проберусь в казарму, ребята не выдадут, а сторож будет спать», — подумал он и сказал Ахмеду:

— Ты меня жди, я принесу хлеба.

— Латна, — кивнул тот головой.

Стоял тихий вечер. Тайга, казалось, нежилась, отдыхала после знойного дня. Данилка обошел стороной разработки, где еще слышались голоса работавших ребят и, проникнув незаметно в казарму, достал из ящика с инструментами напильник, сунул за пазуху краюху хлеба и, оглянувшись еще раз, вышел. Заметив, что ребята возвращаются в казарму, он юркнул за угол.

Наступила ночь. Данилка осторожно обошел серое здание казармы и, когда рудник оказался далеко позади, подросток побежал к кустарнику, где ждал его Ахмед.

— На, поешь, — подавая хлеб беглецу, сказал Данилка и, усевшись возле своего нового знакомого, стал наблюдать за быстро исчезающей краюхой хлеба.

— Ты, поди, пить хочешь? — не дожидаясь ответа, Кайгородов содрал с дерева бересту и, сделав из нее подобие стакана, быстро спустился к ручью. Когда Ахмед утолил жажду, Данилка вытащил напильник и снял ему кандалы.

Из-за Шуйды поднималась луна. Залила мерцающим светом тайгу и осветила фигуры двух людей: молитвенно склоненного башкира и русоголового подростка, который смущенно слушал быструю речь беглеца. В ней звучала клятва верности Данилке и ненависть к хозяину тяжелых камней.

Перед рассветом друзья расстались. Один из них осторожно крался вдоль просеки на Катав, второй, опустив голову, медленно шел к рудничной казарме.

ГЛАВА 6

Неожиданно умер старший Твердышев.

После его смерти Иван Семенович оказался полновластным хозяином восьми заводов на Южном Урале. По указу сената ему было предоставлено право приписывать к заводам крестьян окрестных деревень.

Когда вышел сенатский указ, баты, как их обычно звали заводские, пошумели и смирились с новой повинностью. Те, кто имели несколько лошадей в хозяйстве, не так страдали от вывозки руды на заводы. Плохо было однолошадникам: хозяин платил с пуда, и на одной лошади даже на хлеб не заработаешь.