Даниил Андреев

Даниил Андреев вырастал с блоковской поэзией. Блока, чувствуя с ним внутреннее родство, почитал не только его отец, он стал главным поэтом для поколения его сестры. Александра Филипповна рассказывала потьминским солагерницам о Блоке – «не только о творчестве, но и отдельные эпизоды из жизни поэта»¹⁰³, с актерским воодушевлением читала стихи. Ее муж, троюродный брат Блока, воспитывался в ближайшем символистском окружении поэта.

Когда-то Блок написал о себе: «“Мистицизм” дал мне всю силу к жизни, какая есть <…> она проявилась хотя бы в тех же стихах…»¹⁰⁴ Андреев воспринимал блоковскую поэзию именно мистически, переживал ее не как «литературу», а как жизненное откровение. Слова любимого поэта о том, что «революция совершалась не только в этом, но и в иных мирах», что она проявление «помрачения золота и торжества лилового сумрака»¹⁰⁵, для него не метафоры, а протокольное описание событий. Глава о Блоке в «Розе Мира» названа «Падение вестника». В ней судьбу поэта он представляет как трагедию духовного спуска по лестнице мистических подмен. В его стихах он узнает урбанистические пейзажи Дуггура, слышит призывы лунных демониц: «Бегите все на зов! на лов! / На перекрестки улиц лунных!»

Для него очевидно, что Блок побывал в Дуггуре. Ведь «каждая душа человеческая, побывавшая в этом темнолунном городе, не может не помнить этого, хотя бы и совсем смутно». А в петербургских стихах Блока ему видятся ожившие призраки Дуггура, и среди них демоница Воглеа, исподволь подменившая образ поруганной Прекрасной Дамы. Стихи – самые убедительные свидетельства пребываний там, и, рисуя демонический мир, над которым высится статуя Всадника с дымящимся факелом на исполинском змее, а не на вздыбленном коне, он цитирует строфы блоковского «Петра».

В лирических книгах Блока Андреев всюду обнаруживает демонические отблески и образы. Незнакомка для него существо, влекущее сквозь чадные, мутные ночи в лунный Дуггур, его обитательница. Считая Блока зараженным неутолимым томлением к Незнакомке, он здесь говорит столько же и о себе, сколько о любимом поэте. О своей очарованности лунным образом, мерещившимся за очевидно посюсторонним обликом одноклассницы – Галины Русаковой. За ним ему и позднее чудился Дуггур, ее имя он называл в стихах лунным.

Некоторые стихи Блока Андреев считает документами, говорящими «о жажде саморазрушения, своего рода духовного самоубийства». Эту же тягу к гибели, которой хочет сердце и «тайно просится на дно», пережитую Блоком, влюбленным в Волохову, но видевшем за ней другой, мистически соблазнительный образ (непременно связанный с Дуггуром!), Андреев ощутил вслед за гипнотизировавшим его поэтом. У него гибельность приходит с несчастной любовью к Русаковой. Поэтому, чтобы понять происходившее с ним в «темный период», нужно вчитаться в то, что он пишет о «падении» Александра Блока. В главе «Розы Мира», ему посвященной, любовь и горечь. Он переживает «падение вестника» как собственное:

«Блок всю жизнь оставался благородным, глубоко порядочным, отзывчивым, добрым человеком. Ничего непоправимого, непрощаемого, преступного он не совершил. Падение выражалось во внешнем слое его жизни, в плане деяний только цепью хмельных вечеров, страстных ночей да угаром цыганщины. Людям, скользящим по поверхности жизни, даже непонятно: в сущности, какое тут уж такое будто бы ужасное падение, о какой гибели можно говорить?»

Блоку падение в итоге прощается – после кратковременного пребывания в чистилищах, вместе с Леонидом Андреевым, с Фетом и другими небезгрешными творцами, он – согласно «Розе Мира» – помещается в Синклит Небесной России.

4. Галина Русакова

Поэзия Блока так переживалась Даниилом, что стала высвечивать события его жизни, трансформируясь в образы собственных незнакомок, двойников и снежных масок.

Еще в 1923 году написана позже переработанная «Элегия», обращенная к Галине Русаковой, когда он надеялся, что их «свиданья рассыпаны млечною пылью / У будущих солнц, на еще не пройденном пути». «Элегию» он включил в посвященный первой любви цикл «Лунные камни». Это камни ночного пейзажа Дуггура. Через стихотворения, повторяясь, проходят мотивы заиндевелой, вьюжной Москвы, озаренной фонарями.

«Бульвар уже был совсем пуст, когда на него вышел молодой поэт, – повествовал он в «Сказочке о фонаре», – разгоряченный стихотворным письмом к своей возлюбленной, которое и писал весь вечер. Теперь ему хотелось, чтобы прохладный ветер освежал его лоб, а над головой сверкали звезды. Но тысячи городских фонарей затмевали свет небесных светил, небо казалось невыразительным и бледным». Поэт сказочки автобиографичен, и в его стихах связавшиеся с блоковской «Снежной маской» переживания ведут в мир заснеженный, ночной и узнаваемо московский.

Там, за городскими пустырями,
За бульваром в улице немой
Спит под газовыми фонарями
Снег любви зеленоватый мой.