Даниил Андреев

Врубелевский Христос необычен, в его эскизах «Надгробный плач», «Воскресение» Он предстает неожиданным космическим символом. Такими же мистериальными образами-символами кажутся не только его ангелы и пророки, но и многочисленные демоны. Все они сохраняют лермонтовское начало, и это не только цикл иллюстраций к поэме. Но «Демона поверженного» даже жена художника называла современным ницшеанцем. А Даниил Андреев видел в этом болезненно впечатляющем образе и падшего ангела, и, вслед за Блоком, свидетельство вселенской борьбы, увиденной художником-вестником в инфернальных мирах. В стихотворении «Перед “Поверженным демоном” Врубеля» (1950) описано то, что грезилось ему перед полотном в Третьяковке, где он ощущал и себя «на границе космической ночи»:

В сизый пасмурный день
           я любил серовато-мышиный,
Мягко устланный зал —
           и в тиши подойти к полотну,
Где лиловая тень
           по трёхгранным алмазным вершинам
Угрожающий шквал
           поднимала, клубясь, в вышину.

Андрееву казалось, что в нем самом «тлеет» «тусклым углем – ответный огонь…». Но огонь чего – «Бунта? злобы?.. любви?..» – он ответить еще не мог. Стихотворение написано в тюрьме, когда юношеские искусы осмыслены. Но картины преисподних миров, развернувшиеся перед ним, навсегда облеклись во врубелевский пепельно-лиловый колорит. Блок писал в статье «Памяти Врубеля»: «Падший ангел и художник заклинатель: страшно быть с ними, увидать небывалые миры и залечь в горах. Но только оттуда измеряются времена и сроки; иных средств, кроме искусства, мы пока не имеем». Блок называет Демона Лермонтова и Врубеля «символом нашего времени», а самого художника – вестником, который принес весть «о том, что в сине-лиловую мировую ночь вкраплено золото древнего вечера»¹⁰¹. Андрееву не могли не вспоминаться эти слова Блока, из них вырастало его понимание вестничества.

Зачарованность Врубелем связана с любовью к Лермонтову, гениальному поэту-мистику, причисленному в «Розе Мира» к тем, чье «творчество отмечено смутным воспоминанием богоборческого подвига, как бы опалено древним огнем». Лермонтовский Демон для Андреева не литературный образ, а отражение опыта встреч с иерархиями зла.

В «Розе Мира» говорится о духовном разладе, начавшемся в России еще в XVII веке, о том, что творчество и Лермонтова, и Достоевского, и Врубеля, и Блока лишь разные его исторические этапы. Разлад коснулся многих творцов-вестников. Говоря об этом, Андреев обращается прежде всего к собственным переживаниям: «Есть гении, свой человеческий образ творящие, и есть гении, свой человеческий образ разрушающие. Первые из них, пройдя в молодые годы через всякого рода спуски и срывы, этим обогащают опыт своей души и в пору зрелости постепенно освобождаются от тяготения вниз и вспять, изживают тенденцию саморазрушения, чтоб в старости явить собою образец личности, все более и более гармонизирующейся, претворившей память о своих падениях в мудрость познания добра и зла».

Кроме Блока и Врубеля в темных странствиях его сопровождал Достоевский, которого он называет первым из величайших русских художественных гениев. Поступая в институт, на вопрос, в какое время года шел убивать старуху Раскольников, Андреев ответил так, что экзаменовать его больше не стали. Достоевского он перечитывал постоянно, читал о нем все, что попадалось, от Гроссмана до Ермилова. Бессарабова упоминает в дневнике о том, как у Добровых говорили «о “Бесах” Достоевского, о работе Гроссмана о Бакунине и Ставрогине…»¹⁰².

Достоевский в «Розе Мира» назван среди тех, кто претворил память о собственных падениях в мудрость познания добра и зла, а также среди великих созерцателей «обеих бездн». Многоголосые романы Достоевского будоражили, их страницы переживались как мистические откровения, их взыскующие последней истины герои и отчаянные «кощунники» присутствовали рядом. Так Андреев воспринимал не только Достоевского, в любом произведении искусства он различал отражения иных миров. В душах Ставрогина и Свидригайлова ему открывались сумрачные отсветы Дуггура. Достоевский «проводит нас, – писал он, – как Вергилий проводил Данта, по самым темным, сокровенно греховным, самым неозаренным кручам, не оставляя ни одного уголка – неосвещенным, ни одного беса – притаившимся и спрятавшимся».

3. Блок

Среди великих созерцателей «обеих бездн», горней и демонической, кроме Иоанна Грозного и Достоевского в «Розе Мира» назван Лермонтов. «Четвёртым, – говорит Андреев, – следовало бы назвать Александра Блока, если бы не меньший, сравнительно с этими тремя, масштаб его личности». Но именно Блок оказывается его самым близким спутником в «темные годы».