Даниил Андреев

«Как-то я пришла с этюдов, – вспоминала эти октябрьские дни жена поэта, – прибежала в сад, где Даниил работал. Он был там удобно устроен. Перед ним стояла машинка, лежали тюремные черновики “Розы Мира”, рядом всегда стояли фрукты. Я подошла. Даниил сидел со странным выражением лица. Я очень испугалась, спросила:

– Что? Что с тобой? – Он ответил:

– Я закончил “Розу Мира”. Помнишь, у Пушкина:

Миг вожделенный настал:
Окончен мой труд многолетний,
Что ж непонятная грусть
Тайно тревожит меня?

Вот и я сейчас это чувствую: окончил работу и как-то опустошен. И не рад.

Я стала утешать его:

– Ну, я понимаю: ты кончил “Розу”, но еще столько работы!

И вроде бы все еще оставалось по-прежнему: были лекарства, уколы, врач приходил, кругом стояла все та же золотая осень. А болезнь Даниила с той минуты начала развиваться стремительно. Мне потом врачи говорили, что это я держала Даниила на этом свете. Может, и так… Только не я, Ангел его держал на земле до тех пор, пока он не завершил то, что должен был сделать»⁷³⁷.

Несмотря на усиливавшуюся болезнь, на ясное понимание, что жить остается недолго, в уныние он не впадал. Труд не закончен, чтобы закончить, нужно еще два года. Он должен дописать три главы «Русских богов». Друзей просил подыскать комнату, которую они могли бы снять, вернувшись. Писал Гудзенко в лагерь: «Не хочу распроститься с надеждой дожить до личных встреч с Вами. Ведь мы только начали сближаться и чувствовать друг друга. Впереди еще столько нерассказанного друг другу…»⁷³⁸

В конце октября писал Чукову: «…наша жизнь здесь не лишена уюта и поэтичности. Особенно по вечерам, когда топится печка, а мы читаем, работаем или просто разговариваем. Не последнюю роль играет и то, что кругом, даже прямо с крыльца нашей кухоньки, открываются чудесные ландшафты на горы и долину Горячего Ключа. Мы застали горы зелеными, потом они стали ржаво-золотистыми, потом бронзово-красными, а теперь кажутся сиренево-голубыми. А сегодня А<лла> А<лександровна> видела издали даже снежные вершины Кавказа»⁷³⁹.

Алла Александровна то искала врача, то бежала в аптеку, то ставила банки или горчичники, то делала уколы – муж держался на каждодневных уколах. На этюды всякий раз убегала с тревогой. Как он признавался, «исключительно жене обязан я тем, что вернулся к жизни и даже, как ни странно, к литерат<урной> работе»⁷⁴⁰. Беленые стены комнаты украсили ее писавшиеся урывками этюды, пахнущие свежей масляной краской, шла работа – в ненастную погоду – над тремя холстами.

Заканчивался октябрь, погода портилась – похолодало, задули ветры, пошли дожди. С ухудшением погоды и ему становилось хуже.

«Мы еще некоторое время прожили в Горячем Ключе, – писала о памятных днях Алла Александровна. – Даниил напечатал “Розу Мира” в двух экземплярах, и второй экземпляр я зарыла на вершине хребта, который перегораживал ущелье с запада на восток. За спиной у меня был Горячий Ключ, впереди – река, а за дальними горами – море. Я увидела триангуляционную вышку и, решив, что от нее хоть насыпь останется, отмерила тринадцать шагов до раздвоенного дерева, на котором перочинным ножичком вырезала крест. Под ним я и зарыла рукопись в бидоне, и думаю, что больше ее никто никогда уже не найдет. Лес там давно разросся»⁷⁴¹. Но нет, рукопись уже в новом тысячелетии нашлась. Сопровождала ее просьба к нашедшему его работу, которой он «посвятил восемь лет своей жизни», «сохранить рукопись… до того момента, когда созреют объективные условия для ее обнародования». Он писал: «Я предпочел бы, чтобы “Роза Мира” была напечатана анонимно». Дата под «Просьбой» – 12 октября 1958.

Через неделю после завершения «Розы Мира», бессонной ночью 19 октября, им написано последнее стихотворение. В нем беспокойство о главном:

К листам неконченых, бедных книг
Там враг исконный уже приник:
Спаси их, Господи! Спрячь, храни,
Дай им увидеть другие дни.